Книга Piccola Сицилия - Даниэль Шпек

Они ехали на грузовиках, служивших пассажирским транспортом, переправились через Мессинский пролив на пароме, а когда почти закончились деньги, пробирались на попутках – все дальше на север. Новость, что Виктор перестал интересоваться женщинами, окрылила Ясмину.

– Он изменился, – сказала она Альберту. – Это ты его изменила! – сказала она Жоэль.

Но Мориц видел причину в ином. Ясмина строила историю из фрагментов реальности, беря лишь те куски, что подходили под ее представление о Викторе, и не замечала то, что ему не соответствовало. В ее мире Виктор был героем, боровшимся со злом, солдатом, выжившим лишь благодаря уходу, верным возлюбленным, которому нужна только она одна.

Но Мориц видел фрагменты, не укладывавшиеся в эту картину, а когда они добрались до лагеря в Феррамонти, он постиг и их контекст.

* * *

Лагерь не походил на обычный. По крайней мере, на те, что показывали в хронике. Бараки тут, правда, были, но ни колючей проволоки, ни сторожевых вышек, ни труб крематория. Вокруг цветущий летний пейзаж, овечьи пастбища, крестьянские дома и оливковые рощи. В войну сюда свозили евреев, но теперь Феррамонти обратился в город-призрак. Ворота стояли нараспашку, за ними огород, в котором копались британский солдат и седобородый согбенный старик. Они чинили улей. Свою винтовку солдат прислонил к забору. Британец не удивился посетителям. Евреи-переселенцы, в Италии таких полно.

– Мы скоро все это закроем, – сказал он. – Но вы можете переночевать, если хотите.

После освобождения в 1943 году коалиция перестроила этот лагерь для евреев в лагерь для беженцев. По сути, мало что поменялось, обитатели те же, разве что прибывали новые, а старожилы постепенно покидали Феррамонти. Но куда они отправлялись?

– Домой, наверное, – сказал англичанин.

– Ой ли? – насмешливо встрял старик. – Домой ли?

Он оглядел прибывших через толстые стекла очков, и Ясмина выложила суть дела.

– Виктор Сарфати? – Старик задумался.

Ничего больше не сказав, он жестом пригласил гостей в один из бараков. По-итальянски он говорил с необычным акцентом, вроде бы восточноевропейским. Своего имени он не назвал.

Старик провел их в помещение, набитое книгами. Полки закрывали стены от пола до потолка, книги на всех языках и разными шрифтами: латиница, кириллица, иврит. В углу дымил помятый самовар. Старик налил всем чаю.

– Ох, нас тут было много, – он улыбнулся, обнажив остатки зубов, – мы были как эта новая организация объединенных наций. Греки, югославы, албанцы, французы, поляки, чехи и словаки, русские, даже китаец один. Профессура, учителя, столяры, настоящее еврейское местечко, штетл. – Он засмеялся, закашлялся. – Комендант был добрая душа, чтоб вы знали, из Рима спускали приказы, но он не обращал на них внимания.

Ясмина положила на стол фото Виктора:

– Он здесь был?

Старик сощурил глаза за стеклами.

– Мне очень жаль, синьора, но, боюсь, я никогда не видел этого парня.

– Может, у него была борода?

– Хм… Я не уверен. Здесь их было так много, знаете.

– А Ури? Вы не знали его друга Ури Варшавски?

Лицо старика просияло:

– Ури! Конечно! È un amico!

– Он был другом Виктора.

– Ури был другом всем!

– Где он теперь?

– О, он всегда в дороге, от лагеря к лагерю, они помогают людям, славные парни из Моссад.

– Моссад?

– Моссад ле-Алия Бет, разве в вашей стране нет такой организации?

– Есть, конечно, – заверил Альберт.

Мориц удивленно взглянул на него.

– Леон, – пояснил Альберт. – И месье Леви.

Мориц смутился.

– Разумеется, они не вешают на дверь табличку. Моссад означает на иврите «организация». А Алия Бет означает «второе пришествие». Иммиграция в Палестину.

Только теперь Мориц заметил флаг на стене: голубая звезда Давида на белом фоне. И понял, куда направились люди из этого лагеря.

– Италия – ворота в Сион, – сказал старик. – Может, и ваш брат уже в Эрец Израэль, синьора.

Ясмина испуганно смотрела на него.

– А где нам найти Ури? Где находится итальянское бюро Моссад?

– В любом лагере, синьор. Бюро не существует, но все же оно существует, понимаете? Просто спросите Ури. И передайте ему от меня привет. Абрамчик моя фамилия. Игорь Абрамчик.

Он проводил их до ворот.

– А вы? – спросил Альберт. – Сами вы не хотите эмигрировать?

– Я не знаю, – печально вздохнул старый еврей и поскреб в затылке. – У меня зоомагазин в Кракове. Сейчас за ним присматривает один мой знакомый. Я хотел бы вернуться туда. Но, знаете, оттуда долетают нехорошие слухи.

* * *

Они направились дальше на север, от одного лагеря к другому. Реджо-ди-Калабрия, Эболи, Бари, Барлетта. На каждых воротах одна и та же табличка: UNRRA DISPLACED PERSONS CAMP[118]. Это были наскоро возведенные бараки, монастыри и просто фермы, куда прибивало людей, – стихийно возникшие еврейские поселения, киббуцы. Сюда через Альпы устремлялись выжившие из Германии и Польши, через Адриатику переправлялись из Югославии и России, тысячи и тысячи перемещенных лиц – так их всех называли, не принимая во внимание, откуда они.

Люди выращивали в лагерях овощи, устраивали концерты, тренировались, готовились снова отправиться в дорогу. Еще никогда в Палестину не перебиралось так много европейцев. Море стало для них мостом.

Нам здесь нечего делать. Мы лишились всего. Больше нам нечего терять.

Мы – люди, которые до Катастрофы никогда бы не встретились, русские и греки, ученые, коммерсанты и ремесленники, у многих на предплечье клеймо – номер. Всех нас вырвали с корнем, мы все потеряли, некоторым удалось прихватить разве что пару одежек, чемодан воспоминаний, но большинство просто спасли свою голую жизнь из огня, поглотившего их дома и синагоги. Лишившиеся родителей, сестер и братьев.

Мы – народ из срубленных деревьев, говорили они, из берез, буков и кедров, мы странствующие деревья, но могут ли деревья странствовать? Но бывают времена, когда приходится делать невозможное. Мы передвигались ночью, когда никто не видит, – деревья в поиске новой почвы. Мы – как та сороконожка. Она тоже не знает, в каком порядке двигаются ее ножки, и если она об этом задумается, то ножки ее спутаются. Мы просто ставим одну ногу перед другой и идем, даже если не знаем, куда нас приведет дорога.

И потом мы вдруг понимаем, что мы не одни. Со всех сторон бредут и другие – к той же дороге, что и мы, сквозь темноту, все дальше. А если мы уже не одни, то мы начинаем сливаться – как капли дождя, падая с неба, сливаются в поток, тысячи, миллионы. Мы перестаем быть каплями, мы становимся единым потоком, а всякий поток устремляется к морю.