Книга Мудрец. Сталкер. Разведчик - Михаил Успенский

Страшный хоровод из двух танцоров стал сужаться к центру. Сейчас бойкие поселянки сойдутся – и с весёлым визгом отхлынут назад, отбивая свои дроботушки… Нет, при такой скорости стёрлись бы не только каблуки… Кто побеждает в этом вихре? И что считается победой? Мелькание чёрных и белых полос не позволяло отвести взгляд. Закольцованный штрих-код. В итоге кольцо должно стать серым… Примерно через вечность-другую…

Подняться Печкин не мог, но его страшно тянуло включиться в безумную круговерть, так ребёнку хочется сунуть пальчик в лопасти вентилятора – остановится или нет? Думалось журналисту, что именно там откроются ему все тайны и загадки Зоны, Именно там станет он самим собой…

И вдруг разом всё кончилось – и хоровод, и аккорды, и поединок.

Участники его лежали замертво на тех же местах, с которых начали движение. Только возле головы пришельца валялся медный чайник, и лицо незнакомца в чёрном было багровым – ошпарило его топтыгинским чайком-да…

А у Белого и лицо стало белым…

– Ништо, – сказал таёжник. – Они живут. Имя только паморки отшибло…

– Синильга, нашатырь и скотч, – скомандовал Матадор. – Не рыдай, всё в порядке. Киндер, когда ленту принесут – упакуй этого затейника… Мыло, взрыватель на поясе нажимной или дистанционный?

– Ще й таймер е, – сказал Мыло. – Три смерти у единому флакони… Ты шо – у хати його будэшь?

– Нет, конечно, – сказал седой сталкер. – Теперь отсоедини взрыватель и засунь ему в штаны. Надеюсь, взрывателя дяденьке хватит…

– Эй, – сказал месье Арчибальд. – Вы мне всё заведение разнесёте… Кишками уделаете…

Синильга тем временем хлопотала над Белым, совала вату. Печкин помог ей усадить Белого в кресло.

Усадили в кресло и ошпаренного незнакомца – примотали руки-ноги-талию.

– Месье Арчибальд, – сказал Матадор. – А лучше будет, если он во что-нибудь превратится? Помнишь ведь перевоплощение Душмана? Тогда вообще весь интерьер менять пришлось…

– Белый в себя приходит, – сказал Печкин.

– Эх, – сказал Киндер. – Сейчас начнётся: не мучайте его, мы и так в аду… Ты бы ему объяснил, Батюшка, что с антихристами не церемонятся…

– Так антихрист и смерти не боится, – сказал Батюшка.

– А ладно бы его с полотенцем спросить, – сказал Топтыгин. – Тогда и не нагрезим в избе…

– Как – с полотенцем? – сказал Матадор.

– А так, – сказал Топтыгин. – Палка да полотенце округ башки. И заворачивать, пока истоку не узнаем… Кара ему падёт нестерпимая, он и ответит про всё…

– Ага! – понял Матадор. – «Не сдавливай мне голову при помощи палки и верёвочной петли, о великий Ходжа Насреддин!» Гуманисты у нас в тайге живут, однако…

– Всё правильно сказал, – заметил бармен. – Нечего грязь разводить…

– Может, его в тамбуре закрыть… – сказал Матадор. – Чтобы не рисковать…

– Не-ет! – заревел из тамбура Колчак. – Мы и так с Марконей еле восстановили всё! И опять! Выкиньте его на мороз – сам назад запросится! Мы и то околели!

– Вы с ума сошли! Освободите его!

Все переглянулись и с облегчением поняли, что это говорит Белый.

Тут и пленник заговорил так, что все притихли. Из ошпаренных уст таинственного посланца Тьмы пошёл косяком отборнейший мат, уж никак не приличествующий его прежнему статусу:

– …вы что… вашу… честного человека… на свои… бутылку обещали… фашисты… за моё доверие… волки позорные… не имеете такого права…

На каждое слово с информацией приходился десяток слов с интонацией, как и положено при хорошем разговоре.

– Вот видите, – сказал Белый. – Отпустите…

– Он машкарат, – сказал Топтыгин. – Подменный… То карацкие слова говорил, по-тамошни баял, а то экое некраснословье развёл! Срам слушать, как сатану тешил! Двоедушный он…

Плача и захлебываясь, незнакомец поведал сорванным голосом, что зовут его Паша Черентай, что от хозяина он год как откинулся, потому и лежал себе спокойно в скверике при железнодорожной станции и спал, и тут приступил к нему человек и пообещал бутылку, он и пошёл, и ничего больше не помнит… Зачем вы мне башку побрили? Зачем в морду кипятком плеснули? За что связали? Что я натворил? Я трезвый был, только с бодунища…

– Развяжите, – напомнил Белый.

– Белый, – сказал Матадор. – Он же в любую минуту снова может перекинуться в этого… Не знаю кого… Опять танец нам устроите… Данс макабр…

– Ничего не понимаю, – сказал Белый. – Какой танец?

– Какой танец? – спросил и Паша Черентай.

У него и лицо изменилось, словно кипяток смыл толстый слой грима. Вместо зловещего аскета с незапоминаюшимися чертами физиономии (мечта разведчика) перед ними сидел средних лет бомжик, испитой, небритый, морщинистый…

– Погодите. – К пленнику подошёл Майор. Он не давал о себе знать с той самой поры, когда незнакомца впустили, – сидел за своим столом да хлебал борщ, ни во что не встревая. – Надо выяснить. Личность. Это моя компетенция.

– Да освободите же его поскорей! – сказал Белый.

– Ты что, правда не помнишь, как вы тут скакали? – сказал Печкин.

– Помню, как сошёл с лестницы… Или я упал с лестницы? – сказал Белый.

– Вы не упали, – сказал Майор. – Вы производили. Совместно с этим. Определённые действия невыясненного назначения. Но я прошу. Провести дознание. Я сделаю это лучше. Чем вы. Потом можно будет расконвоировать. По результату. Учесть сотрудничество со следствием…

– Во-во, – обрадовался Паша Черентай. – Давай, начальник. Эти психи мне морду кипятком ошпарили… Без профилактической беседы…

– Не уроси, – сказал Топтыгин. – Кипятком… Еле тёпленький уже был чаёк-да! А вот посудину ты мне погнул своей башкой! Ответишь!

– Имя. Фамилия. Отчество, – сказал Майор.

– Черентаев Паша… То есть Павел Эмильевич, – сказал бывший незнакомец.

– Ка-ак? – не поверил своим ушам Матадор.

Майор поглядел на сталкера укоризненно: не мешай!

– Эмильевич, – повторил Черентай. – А вам что – тоже смешно? Ничего смешного…

– Год и место рождения, – сказал Майор.

– Одна тысяча девятьсот… семьдесят… нет, восемьдесят… Восемьдесят второй, вот! Город Челябинск!

– Постоянное место жительства?

– А вот этого не имею, – огорчился Черентай. – Я сезонник.

– Семейное положение?

– Я же говорю – сезонник… Одно время подженился в Ростове – но не срослось…

– Имя, фамилия сожительницы?

– Татьяна… Не, Люба. Татьяна в Перми осталась. Не поехала на калым. А Танька меня кавказонам и продала. Нет, Любка. Я у их в рабстве был…