Книга Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

Астафьев считает, что творчество белорусского прозаика явилось «болевым отражением потрясающего и героического времени — Отечественной войны. Сам участник войны, пехотинец, проливший кровь, пот и слезы в окопах и госпиталях, Василь Быков честным и ярким талантом своим был приговорен нести тяжкую и славную долю бойца и в литературе».

Характерным для середины семидесятых годов было то, что фронтовое поколение литераторов еще ощущало себя неким целым, не разобщенным содружеством людей. Основанием для этого, по Астафьеву, было то, что писатели-фронтовики не искали легкой доли ни в жизни, ни на войне, ни в работе. Они всегда верили в справедливость, в правду.

Эта солдатская правда не только объединяла их — она поначалу помогала им выстоять в начинавшихся литературных битвах с официозной критикой, засильем серости, идеологической зашоренностью.

Повести Василя Быкова оказались под огнем критики одними из первых, уже в конце 1950-х годов. Прозаика критиковали за сгущение красок, за «окопную правду», хотя само это понятие войдет в обиход несколько позже. Оно будет применяться к книгам представителей так называемой «лейтенантской прозы»: Виктору Некрасову, Константину Воробьеву, Григорию Бакланову, Юрию Бондареву и другим их коллегам по перу. Правда, на них критика будет нападать все же не так жестко и яростно, как на поздние произведения Василя Быкова и Виктора Астафьева.

Первый виток «критической молотилки» произведений Василя Быкова как-то удалось приостановить. По мнению Астафьева, свою роль в этом сыграли и общественное мнение (читательская привязанность), и влияние фронтового содружества, и сила характера самого Василя Владимировича. Быкова Астафьев сопоставляет с литературным героем, лейтенантом Ивановским из его же повести «Дожить до рассвета»: «Смертельно раненный, почти замерзший лейтенант Ивановский не дает себе умереть, держится уже какой-то запредельной силой за жизнь ради того, чтобы выполнить свой воинский и человеческий долг…» Вот если бы все наши граждане и воины выполняли долг перед Отечеством, как лейтенант Василя Быкова!

В своей статье Астафьев упоминает тех литераторов, кому «выпала честь родиться в 1924 году и рапортовать в полувековой юбилей, в 1974 году, о пройденном пути», — Юрия Бондарева, Николая Старшинова, Юлию Друнину, Григория Бакланова, Юрия Гончарова, Михаила Горбунова.

Спустя несколько лет, в 1979 году, Астафьев вновь обращается в печати к творчеству Быкова. На этот раз поводом для статьи становится выход в свет повести «Пойти и не вернуться». Он рассматривает ее в ряду других произведений, которые складываются в некую личную летопись войны. На ее страницах автор добивается «все большей объемности и углубленного психологизма». Добро у Быкова не смешивается со злом, меж ними даже не размываются границы, всегда видно, с кем сердце писателя.

Есть в этой повести, как будто привычно «быковской», одно необычное для писателя новшество: главным героем произведения становится женщина. Поначалу обязанности Зоськи Нарейко в партизанском отряде просты: она состоит при кухне. Но приходит и ее час — ей с напарником надо отыскать пропавшую группу своих боевых товарищей.

Для Зоськи важно выиграть «свою войну». Увы, ей не суждено будет это сделать. Шкурник присосется к ней, за ее неширокой спиной попытается спрятаться от войны. Он выработал свою, ущербную мораль: главное — спасти себя. А у Зоськи, «напичканной пропагандой», сформулирован жизненный принцип с «небольшим» изменением: «Или мы их, или они нас».

Заметим, что изображение женщины в литературе вообще дело сложное, а в книге о войне, да на такой ужасной, — тем более. Но вот взялся мастер за дело, и все «женские слабости» — «грехопадение», смятенность и запутанность чувств, наивность, растерянность, неумелость — не мешают полюбить ее горькой и раскаянной любовью, страдать вместе с ней и за нее.

Автор повести, «честно и твердо выполняющий долг бойца и гражданина, новой повестью, — по мнению Астафьева, — сделал шаг вперед в своем сложном и напряженном творчестве…».

В этих рассуждениях и посылах еще чувствуется общая для советской литературы тех лет платформа. Но пройдет четверть века, и именно эти два писателя окажутся в центре новых идеологических и духовных конфликтов времени, причем Василь Быков — в родной Белоруссии, а Виктор Астафьев — в России. Ну а Советская Родина, за которую они оба сражались в годы Великой Отечественной войны, останется в прошлом, в их невозвратно ушедшей юности.

Конечно, многое в оценках двух писателей, их столь близких общественных позиций и творческих взглядов еще требует кропотливого изучения, анализа. Частично дают об этом представление публикуемые ниже письма, главным образом (за исключением одного) Астафьева Быкову[120].

Астафьев — Быкову из Перми:

«Дорогой Василь!

Из дальних странствий возвратясь…

В Латвии был, на декаде русской культуры, и еще раз убедился, что даже латыши, по сравнению с нами, русаками, живут богаче, честнее, чище и уважительней друг к другу, а у нас…

Вот только что завалили у меня сына и дочь на экзаменах в университет. Они, конечно, не вундеркинды, но… ребята честные, трудились много перед экзаменами, однако папа писатель, и все тут. Обывателю этого достаточно. А самый воинствующий, самый жирный обыватель у нас развелся среди интеллигенции.

Мои дети всю жизнь, с первого класса, страдают из-за меня. Я уж говорю им, чтоб не признавались. Говорят: папа мастер лесоразработок, мама — домохозяйка. Я и сам себя часто рекомендую мастером леса. Мне-то ничего, а ребятам плохо…

Теперь вот куда их девать? Работу найти трудно, учиться негде; хоть повесь их у Горсовета на столбе, так впору…

Очень рад твоему письму, Василь, очень! На декаде вместе со мною была Юлия Друнина, тоже наш брат — солдатка, так мы как-то вспоминали тебя. Право же, и слезы у меня в горле закипают, как я подумаю, что наша солдатская верность и преданность друг другу и есть еще то светлое окно, к которому стремишься из житейской бури, и теплеешь душой у своего, солдатского огонька. Дай нам Бог до конца наших недлинных дней быть в одном строю и сохранить бесценное по нынешним дням чувство уважения и привязанности, которое помогает жить и работать.

Я все возился с „Кражей“, защищал ее при издании от подозрительных людей, и сейчас вроде бы ушла в набор повесть. Закончил книгу „Последний поклон“ — это о детстве, лучшая моя книга, после которой можно бы и удочки сматывать, но… жить-то надо! Книга будет издаваться в Перми в 1968-м. Почему в Перми? А здесь мне ее легче защищать. Пусть будет маленький тираж, зато я не дам тронуть в книге ни одной запятой, ибо дорога она мне, как никакая другая книга. Я пришлю тебе эту книгу непременно, если она выйдет.

Вот тебе свежая новость.

Проездом я звонил в „Новый мир“. В 7-й номер у меня должен был идти рассказ, и, кажется, приличный. Ответили: „Весь седьмой номер, кроме Вашего рассказа, зарублен цензурой. Сейчас мы 8-й номер делаем 7-м, чтобы не переверстывать книжку журнала. Восьмой начинаем формировать снова, значит, Ваш рассказ еще раз будут читать и уцелеет ли он — не знаем…“