Книга Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Я внимательно перебрала все кассеты. Каждая была аккуратно пронумерована и подписана — ЛАКШМИ, АННА, ЛАЛИТА, СЕВЕНЕС, ДЖЕЙАН, БЕЛЛА… Мне стало интересно, кто были эти люди.

Внизу зазвонил телефон. Я слышала, как Лена громко и тяжело дышала. Было понятно, что звонят из больницы.

— Прости, — загадочно сказал он на пороге смерти.

— Ты не должен просить прощения, папа, — пробормотала я тихо. — Ни о чем я не мечтала так, как о том, чтобы узнать тайну, хранящуюся в твоих холодных глазах.

Женщина в черном

— Мне очень жаль, Ниша, — шептала мне на ухо женщина, сочувственно похлопывая меня по руке. Я не знала ее, но она, должно быть, была папиной подругой, если посчитала возможным прийти на его похороны. Я смотрела, как она уходила в приличествующем случаю траурном черном с серым платье, и чувствовала себя совершенно беспомощной.

Я так хотела быстрее уйти! Вернуться в свою квартиру и выпустить на волю голоса, запертые в кассетах. Но послушная дочь должна остаться, по крайней мере, пока тело находится в доме. Папа, несомненно, знал много людей, потому что весь дом был полон цветов, которые не пахли. Здесь была даже большая композиция от одного индонезийского министра. Как странно, что он прислал цветы моему отцу, ведь папа не одобрял его политики и его действий и не скрывал этого.

Я заметила, что вокруг не было видно ни одного цветка Лапы Кенгуру. Когда я впервые увидела его, меня охватило странное чувство дежа вю. Мне он показался удивительно знакомым и очень красивым. Тонкий, черный с легким оттенком нежно-зеленого, как будто не подозревающий о том, что именно его чернота вызывала такое садоводческое внимание и удивление.

Цветок совсем как я. Слишком долго не подозревала о том, что моя особенная привлекательность — в неприступном и равнодушном виде. Я засыпала, отвернувшись в темноту, а мужчины, которые появлялись в моей жизни, лежа рядом со мной, все без исключения, становились необъяснимо помешанными на этой тайне, так соблазнительно находящейся в пределах досягаемости, но до сих пор не раскрытой. Они оказывались во власти одной и той же лихорадки, необходимости обладать мной, дойти туда, где еще никто не бывал… ну, по крайней мере, сначала.

Сначала они все приходили в мою жизнь, полные надежд и сияющие от предвкушения. Они же, фактически, поймали на крючок дочку Люка Стедмена! Возможности, казалось, были бесконечными. Деньги, власть, связи… Но в итоге все они уходили возмущенными, растерянными от сознания того, что в темноте между ними и мной была ужасающая пропасть неизвестной глубины.

— Почему, — кричал один из самых незабываемых из них в горьком недоумении, стоя на краю пропасти, — когда я целую тебя, ласкаю твои груди и трахаю тебя, ты ведешь себя так, словно только что облизывала марку для конверта?

Извинение, конечно, только усугубляло ситуацию. Возможно, объяснение…

— Я не могу ничего поделать с тем, что мои глаза, которые много лет назад были наполнены отчаянием, имеют одно и то же выражение, когда я лижу марку и когда ты трахаешь меня. Дело не в тебе, — оправдывалась я. Ты достиг вершин сексуального мастерства. Дело во мне. — Я мягко пыталась утешить, спасая его мужское самолюбие. Мужское самолюбие — это большая ценность, мужская гордость. — Дело во мне, — настаивала я неуверенно, в то время как мои глаза молили о понимании. — Понимаешь, я потеряла память, когда мне было семь лет. Это было так, будто я шла по пешеходному переходу, переступая с белой полоски на абсолютно безобидного вида черную, и вдруг споткнулась и упала, исчезая в бесконечной темной дыре, сопровождаемая лишь звездами. И когда однажды я выбралась из этой дыры, то оказалась на белой кровати в белой комнате и без воспоминаний.

В этом месте мне приходилось останавливаться, потому что они смотрели на меня, будто я выдумала всю эту историю с пешеходным переходом, чтобы успокоить их. Поэтому мне никогда так и не пришлось рассказать им о незнакомце с узкими глазами и озабоченным выражением лица, который глядел на меня сверху вниз в той белой комнате. Я смотрела на него, а он на меня, и в его глазах блестело волнение. Я боялась его. У него были далекие, холодные глаза.

Он звал меня по имени и заявлял, что он мой отец, хотя ни разу даже не попытался прикоснуться ко мне или обнять. Наверное, только в голливудских фильмах были все эти безумные поцелуи и объятия отцов и дочерей. Вообще-то, я подумала о том, что мой отец не казался особенно счастливым, что мне удалось выкарабкаться из черной дыры, где я была окружена одними только звездами. Когда он ушел, у меня осталось странное впечатление, будто он почувствовал облегчение от того, что я не могла ничего вспомнить.

Иногда я думаю, что мне все-таки следовало говорить всем тем, питавшим надежды мужчинам, что мой отец никогда не прикасался ко мне. Кстати, вообще никто не дотрагивался до меня. Я росла одинокой в окружении слуг. Быть может, тогда они поняли бы, что через эту пропасть в моей постели невозможно возвести мост.

Если бы тогда, на белой кровати в белой комнате, я не посмотрела бы в зеркало и не увидела те же узкие глаза, что и на его напряженном лице, я бы не поверила, что нас с ним что-то связывает. Как мог он вдохнуть жизнь в меня, когда у него было такое холодное дыхание? Да и его глаза были такими холодными. Однако он сказал, что любит меня и скрасит мою одинокую жизнь чем только можно, всем самым лучшим. Ведь он богатый, очень богатый и важный. И могущественный.

Я оставалась в белой комнате еще несколько дней, а потом он заботливо посадил меня в большую машину и привез в очень большой дом, в котором было очень холодно. Я дрожала, и он выключил кондиционер и привел меня в странную розовую комнату, которую, я была уверена, никогда раньше не видела.

— Это твоя комната. — Черные глаза пристально смотрели на меня.

Я осмотрелась в комнате, где все выглядело и пахло новым. На одежде в шкафу все еще висели этикетки. На нижней полке шкафа весело сверкали новые дорогие туфли с яркими пряжками.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил отец заботливо. Не с надеждой, а именно заботливо. Я замотала головой. Замотала так отчаянно, что даже стало больно. У меня все еще был красный шрам на том месте, где я ударилась головой, падая в дыру на пешеходном переходе.

— Разве у меня нет мамы? — робко спросила я, поскольку боялась незнакомца.

— Нет, — ответил он грустно, как мне показалось, но я могла и ошибаться. Я была тогда еще ребенком и ничего не знала о папах, которые притворяются. Он показал мне маленькую фотографию. У женщины на фотографии были грустные глаза. Глаза, которые заставили меня чувствовать себя одинокой. — Мама умерла во время родов, — сказал он. — Бедняга умерла от кровопотери.

Значит, это была моя вина, что грустная женщина с фотографии умерла. Тогда мне захотелось, чтобы у меня были мамины глаза. Но у меня были глаза отца, холодные и рассеянные. Мне хотелось плакать, но только не в его присутствии. Когда он ушел, я позволила себе упасть на чужую новую кровать. И заплакать.