Книга Мессия очищает диск - Генри Лайон Олди

Лишь сутулился – едва заметно, как под кангой Восточных казематов.

Приблизившись вплотную, повар внезапно рухнул на колени и припал бледными губами-шрамами к ладони монаха.

– Наставник Чжан… – скорбно прошуршало по Лабиринту. – Ах, наставник Чжан…

Одинокая слеза мутным высверком запуталась в рубцах, вильнула в сторону, к шевелящимся губам; смешала соль свою с солью еле слышного шепота и омыла чужую ладонь.

– Мне снился сон, наставник Чжан…

В это мгновение Змееныш ужалил.

4

– Если хочешь, теперь ты можешь убить меня, – сказал лазутчик преподобному Баню, глядя на поверженного повара – крохотную скорчившуюся фигурку, тщетно пытавшуюся только что дотянуться до своего диска.

– Он мертв? – после долгого молчания спросил Бань, отворачиваясь.

– Еще нет. Обычный человек после «змеиной жемчужины» лежит в оцепенении до получаса и лишь потом уходит к предкам; этот протянет не меньше часа.

Подошедший сзади Маленький Архат тронул плечо монаха. Для этого малышу даже не пришлось тянуться – преподобный Бань все еще находился в боевой стойке, словно готовясь к несостоявшейся схватке.

Детская ладонь погладила напряженные жгуты мышц, двинулась по еле зажившим шрамам от канги – и преподобный Бань шумно вздохнул и расслабился.

– Что же теперь? – спросил он.

– Не знаю, – ответил лазутчик.

Он и вправду не знал.

Лань Даосин удостоверился, что судья Бао еще дышит, подобрал любимую шапку, нацепил ее на макушку и принялся ворожить над раненым другом.

– За все надо платить, – бросил даос, не отрываясь от своего занятия. – За все…

– Это ты о нем? – Змееныш мотнул головой в сторону недвижного Фэна.

– Нет. Это я о нас. Мы сделали предначертанное и теперь можем не радоваться победе и не унывать от поражения. Потому что мы победили и проиграли. Одновременно. Смерть безумца повара ничего не изменила. Смотрите.

Железная Шапка порывисто встал и, не глядя, мазнул рукавом по ближайшей стене. Ослепительный свет заставил всех зажмуриться, а когда глаза вновь обрели способность видеть – стены не было, и медный диск солнца купался в желтой пыли, покрывавшей равнину…

И день отшатнулся от равнины Армагеддона, поля Рагнаради и места Судного Дня.

Плечом к плечу стояли они на холмах, скудной цепью ограждая миры Желтой пыли – чародеи-даосы в ало-золотистых одеяниях, лазоревые небожители Пэнлая и Западного рая, ощетинившиеся демоны ада Фэньду, Яшмовый Владыка, Князь Темного Приказа, грустная богиня Чанъэ, бодисатва Гуань-инь, царь обезьян Сун У-кун, старец Шоусин…

А на них, волна за волной, накатывалось неведомое.

Трубил рог Хеймдалля, предвещая всеобщую гибель, и вторили ему трубы Дня Гнева, звезда Полынь рушилась в пенящиеся водоемы, пес Гарм с обрывком привязи на шее несся рядом со всадником бледным, имя которому – смерть; железнокрылая саранча расплескивала валы озера серного, мертвые вставали из могил, Число Зверя проступало на чешуйчатом небосводе, а за неисчислимыми рядами атакующих колоннами возвышались две фигуры: одна в белом трауре, вторая в черной коже.

Ждущие своего часа Добро и Зло.

Только Добро и только Зло.

«Кар-р-рма!» – хрипел гигантский ворон, чуя поживу.

И Владыка Янь-ван еще успел лихо закрутить ус и наклониться к Владыке Восточного Пика, чтобы подбодрить друга перед последним сражением…

Они стояли скудной цепью на холмах.

Они еще стояли.

– Скоро нас не будет, – тихо добавил Лань Даосин, и видение исчезло.

Темнота ослепила замерших людей; темнота была ярче света.

– Очищение диска, – выдохнул Маленький Архат. – Жесткое очищение…

Никто не поинтересовался: что имел в виду малыш-инок?

К чему?

– Должен быть другой способ… – бормотал мальчишка. – Должен быть… не может не быть…

Он вдруг вскрикнул и вцепился в отвороты халата лазутчика.

– Мессия! – Слюна брызгала в лицо Змеенышу, но тот не отворачивался, завороженный сияющими глазами Маленького Архата. – Мессия очищает диск! Без светопреставления! Слышишь, ты, змей ползучий, – Мессия очищает диск! Своей гибелью искупая грехи живущих!

Змееныш слышал.

И все слышали.

Что с того?

Пальцы Маленького Архата разжались, дитя-инок мешком опустился на землю и заплакал. Сидя рядом с парализованным поваром, он рыдал от бессилия, от невозможности объяснить кому бы то ни было в этой чертовой Поднебесной, что значит – Мессия.

Никогда за века существования Чжунго здесь не возникала идея Спасителя, Сына Божьего, но и Сына Человеческого, способного умереть за людей, взяв на себя их прегрешения!

На короткий миг очистив диск Закона ценой собственной страшной смерти.

5

…Мне было плохо, как никогда.

Мне было хуже всех.

На самом краю пропасти успеть остановиться, лишь мельком заглянув в открывающуюся бездну, с облегчением перевести дух, вытереть со лба ледяной пот – и услышать за спиной грозную поступь начавшегося оползня!

Вот он, у моих ног, у наших с моим мальчиком колен – поверженный вирус, бедняга повар, свихнувшийся в проклятом Лабиринте, вот он, изуродованный жизнью корень всех зол, только Системе этого мало, ей надо все или ничего, а наши боль и отчаяние она в лучшем случае запишет и сбросит в архив за миг до светопреставления!

Сволочь!

Колесо бесчувственное!

Дай мне неделю… дай мне хотя бы день! – и я наизнанку вывернусь, а заставлю умников ханьцев понять, попробовать, попытаться сотворить чудо! Не может быть, чтобы не нашлось выхода, чтобы они не сумели понять такие простые и такие сложные слова:

«МЕССИЯ ОЧИЩАЕТ ДИСК!»

Не может быть…

«Конечно, – беззвучно ответил мне мой мальчик. – Конечно…»

Я чуть сгоряча не окрысился на него, чуть было не взорвался фейерверком несправедливой злобы, едва не восстал на того, в чье сознание попал волей случая и чье тело делил третий год… я чуть было не натворил бед.

Не успел.

Потому что сердце дурачка музыканта привычно распахнулось, впуская в себя весь мир, и ужас объял меня, и объяли меня воды до души моей.

Я забыл, с кем имею дело.

И когда вспышка прозрения ослепила глупца прагматика, прячущегося в чужой сути, как мышь в амбаре, когда тело вновь перестало существовать, а душа забыла человеческие имена, которыми ее награждали на всех перекрестках Бытия; когда горы неожиданно стали горами, моря – морями, а быть или не быть – смешным вопросом, не имеющим никакого отношения к повседневности, назвавшейся Абсолютом…