Книга Заххок - Владимир Медведев

Вера продолжала бушевать:

– Я не понимаю, не представляю, как можно жить по-вашему. Вы своих девушек замуж выдаёте – точно коров на случку гоните… И ты тоже, – она с ненавистью обернулась ко мне, – ветеринар! – последнее слово выкрикнула с презрением, как оскорбление.

Я принял укор с благодарностью – он был сродни тем жгучим лекарственным средствам, что оказывают, говоря языком медицины, отвлекающее воздействие и приглушают главную боль.

Вера прошагала к мехмонхоне, открыла дверь и скрылась внутри. Я войти не решился, хотя не видел разумного смысла в запрете Хатти-момо. В кишлаке говорят, она лечит не столько зельями, сколько джоду, колдовством, магией. В магию я, разумеется, не верю, но всё-таки не хотел рисковать…

Ночь промаялся, рано утром решил забыться в тяжёлой работе. Взял кетмень, лопату, поднялся к верхнему полю, которое Вера с детьми полностью расчистили от камней. Остался лишь вросший в землю обломок величиной с откормленного барана. Одному человеку с таким не справиться, разумнее было оставить лежать посредине поля. Так обычно и поступают. Я же взялся за бессмысленную работу – начал окапывать валун, чтобы впоследствии выкатить его из ямы, используя жерди как рычаги. Через какое-то время пришла Дильбар. Остановилась и молча наблюдала за моими усилиями.

– Что? – спросил я, не оборачиваясь.

– Наши мужики вернулись с пастбища, – сказала Дильбар. – Сказали, что Зухуршо мёртв. Они, наверное, его убили. Народ возле мечети собирается. Наверное, вам тоже нужно пойти…

Я продолжал копать. Она постояла немного и ушла. С удивительным равнодушием выслушал я сообщение о смерти Зухуршо, однако весть эта, подобно зерну, постепенно набухала в тёмных глубинах скорби, и вдруг проросла вспышкой мстительной радости. Одновременно пробудилось и любопытство. Меня охватило нетерпение, бросив лопату, я зашагал вниз.

Вошёл на задний двор, чтобы смыть пот и грязь, и вдруг услышал тихий шёпот:

– Джоруб, эй, Джоруб…

Ворота коровника были приоткрыты, я распахнул их и увидел Шокира. От неожиданности я расхохотался. Слышал, словно со стороны, свой злой смех, звучащий, как рыдания. Не в силах сдержаться, выплёскивал боль, тревогу, напряжение. Не понимал, смеюсь или плачу.

Внезапно умолк. Холодная ярость захлестнула сердце. Шагнул к нему, занёс кулак. Шокир съёжился. Но рука не подчинилась, дрожала от напряжения, застыла, не ударила. Ненависть во мне кипела, тело не повиновалось.

– Друг, не бей, – пролепетал Шокир. – Помоги…

Словно чары с меня снял этими словами. Рука опустилась, а разум одобрил, что не ударила слабого.

– Друг, – повторил Шокир, – друг, помоги.

Жалобная его просьба вдруг напомнила мне далёкие времена детства, а он, увидев, что я разжал кулак, быстро заговорил:

– Ты, Джоруб, наших людей знаешь. Горцы! Гордые, скупые, недобрые… Завидуют, злобствуют, что Зухуршо меня начальником над ними поставил. Теперь-то осмелеют. Зухуршо боялись, а на мне отыграются, свой подлый, жестокий нрав выкажут…

Гнев мой внезапно сменился любопытством. Я не сомневался, что Шокира ищут, спросил:

– Как же ты сюда-то сумел добраться?

Живёт он на той стороне реки, путь оттуда – через все селение.

– Бог спас, – сказал Шокир. – На вашей стороне, у вдовы Шашамо ночь провёл. Когда про Зухуршо услышал, то задами, верхней тропой к тебе прибежал.

Он расправил узкие плечи.

– Я знаю тебя, Джоруб. Знаю, какой ты человек. Не выдашь, убеждения не позволят. Ты даже ударить не смог – воспитание, как наручниками, сковало. И сердце мягкое, твёрдости в тебе нет. Жалостливый ты. Потому прятать меня будешь, из кишлака выведешь…

Говорил он снисходительно, но жалкой была его надменность. Я сказал:

– Плохой ты психолог. Спасать не стану, хотя и не выгоню. Сиди здесь, хоронись от людей. Лучше тебе с толпой мужиков встретиться, чем с Бахшандой или, пуще того, с Верой.

Он усмехнулся:

– Как-нибудь совладаю.

Обычно я не находчив на слова, но сердце подсказало, как ответить:

– Твоя правда, против женщин ты герой. Однако наших не знаешь. Найдут они тебя – как стручок гороха вылущат.

Вмиг слетели с Гороха надменность и снисходительность, он оскалил зубы, готовясь укусить издёвкой, но я вышел из коровника, оставил его злобствовать в одиночестве.

Спускаясь к площади, я издали услышал гул голосов, а, подойдя к толпе, рассмотрел из-за голов стоящих впереди мужиков, что перед дверью мечети лежат на земле носилки, наскоро связанные из веток и двух тонких стволов. На носилках – завёрнутое в старое одеяло тело. Я понял, что это труп Зухуршо, принесённый с пастбища. Рядом стояли, горделиво выпрямившись, Шер, совхозный шофёр, и Табар, его товарищ. Одеты они были по-охотничьи, в короткие, туго подпоясанные халаты, на ногах – обмотки, за спину закинуты на ремне автоматы. Они-то, орлы, удальцы, должно быть, и одолели Зухуршо.

Я прислушался к разговорам в толпе. Шёл начавшийся до моего прихода спор о том, как теперь жить. Одни кричали:

– Каждый пусть свою землю заберёт.

– А совхозные земли? С ними как быть? – возражали другие.

– Да что земля?! Все посевы Зухуршо погубил. А заново сеять нечем. Зерна не осталось, картошки нет, ничего нет…

В это время заговорил Шер, народ умолк.

– Покойный Зухуршо плохим человеком был, – сказал Шер, – но глупым не был. Народ угнетал, но своё дело правильно делал. Он хорошо сказал: «Если земли мало, надо золото сажать…» Почему бы нам к хорошим словам, хоть и плохим человеком сказанным, не прислушаться?

– Эй, Шер, про кукнор говоришь? – крикнул кто-то.

– Называй, как хочешь, – сказал Шер. – Я золотом называю. Может, даже платиной назову, потому что у нас земли теперь много будет. Большое пастбище у вазиронцев назад отберём, кукнором засеем. Вазиронцы против нас – что лягушка против слона. Наступим, раздавим. Мёртвый Зухуршо на помощь им не придёт, а у нас оружие есть, – он скинул с плеча автомат и потряс им над головой. – Скоро, когда завал разберём, двенадцать калашей молодёжи раздадим…

Молодые парни, которые кучкой теснились на левом крыле толпы, засвистели, загикали. Взрослые мужики усмирили их суровыми окриками. Молодые слегка притихли, а вперёд вышел престарелый Додихудо и сказал:

– Мы, старики, разрешения на это не дадим. Пастбище нельзя распахивать, пастбище – не земля. Зухуршо хотел распахать, но Зухуршо – он… Он был…

Не нашёл слова и презрительно плюнул.

– Не разрешите?! – воскликнул Шер. – Мы не спросим. Сделаем, как замыслили. Ваша власть прошла. Раньше, может быть, правильным было стариков слушаться. Теперь по-другому. Жизнь совсем другая, а вы думаете, что все по-прежнему осталось.

Присмиревшая было молодёжь вновь засвистела.