Книга Наказать и дать умереть - Матс Ульссон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лицо Лизен покраснело и припухло от слез. Она была привязана к деревянной скамье, какие раньше использовались для телесных наказаний. Я видел их в исторических фильмах и знал, что на некоторых сайтах в Интернете имеются подробные инструкции с чертежами по изготовлению таких скамей в домашних условиях.
На окне спиной к комнате стояла японская кошка, как в фильме с Юстиной, и махала лапой.
Приглядевшись, я увидел, что на Лизен нет ни брюк, ни трусов. На ее губах блестела полоска скотча. Мне бросилась в глаза прислоненная к стене трость, рядом со скамьей. На полке стоял старый граммофон с двумя маленькими колонками и стопка виниловых пластинок. Одна, желтого цвета, лежала сверху, наполовину вынутая из бумажного конверта.
– Я пытался сделать такую же, – заметил я, остановив взгляд на скамье. – Правда, у меня ничего не получилось. Никогда не умел обращаться с рубанком.
Ответом мне стал очередной пинок в бок. В глазах потемнело, Лизен исчезла.
«Манеки-неко», – вспомнил я.
Так называются японские кошки.
Манеки-неко.
Рано или поздно это должно было произойти. Слово вертелось на языке и всплыло в сознании в самый неожиданный момент.
Домик в деревне, ноябрь
Бергстрём посоветовал Лизен подумать о том, что ее ждет, пока он выкурит сигару.
Он тщательно ко всему подготовился, показал ей виниловые диски: Анита Линдблум, Лилль-Бабс, Конни Фрэнсис и Сив Мальмквист, – но поставить обещал «Living Doll» Ричарда Клиффа. И вытащил из футляра горчичного оттенка трость.
На трость велел обратить особое внимание – представить, как Лизен будет больно, когда ее спина станет полосатой, словно шкура зебры.
Потом он вышел и вернулся взбешенным. Чертов журналист!
Явился подсматривать и мешать.
Вероятно, ему тоже стоит преподать урок.
Герту-Инге было многое о нем известно. Стоило оторвать скотч от губ Лизен – и она выложила все, что знала. Но он оставил маленькие разноцветные прищепки торчать на ее ягодицах и вытирал с ее щек пот и слезы, пока она, умоляя и вскрикивая, рассказывала об Анетте Якобсон и о том, как они снимали его в Мальмё. Анетта Якобсон. Надо будет ею заняться.
Но сегодня речь шла о Лизен.
А теперь еще и о журналисте, вспомнил Герт-Инге.
Он тоже попробует трости, когда очнется как следует.
Посмотрим, придется ли она ему по вкусу.
Тот же дом, ноябрь
Режущий глаза белый свет вернул меня в сознание.
Острая боль в правом боку притупилась, зато теперь словно кто-то сдавливал мне грудную клетку стальным обручем.
Лизен лежала в том же положении.
Она хотела что-то сказать заклеенным ртом, мычала и трясла головой снизу вверх, похоже побуждала меня подняться.
– Я парализован, – огорчил я Лизен.
Бергстрёма я не видел.
Лизен еще раз вскинула голову.
– Не могу пошевелиться, – добавил я, хотя и говорить было больно.
Лизен отчаянно застонала.
Потом дверь открылась, и вошел Бергстрём, распространяя по комнате крепкий сигарный дух.
Выходит, он не привиделся мне, когда за стеной я дышал ароматами сконской осени.
Крупный мужчина – ничего не скажешь.
Обвисшие бульдожьи щеки придавали его лицу своеобразное выражение. Удивительно, но, несмотря на возраст и габариты, в его облике чувствовалось что-то мальчишеское. Волосы с косым пробором были зачесаны назад, белая рубашка и темные брюки тщательно выглажены, ботинки начищены.
– Подняться можешь? – спросил он меня.
– Даже пальцем не пошевелю, – выдохнул я. – Ты сделал меня инвалидом.
– Тогда сиди, где сидишь.
Я промолчал, но в этот момент заметил, что могу двигать мизинцем и средним пальцем правой руки.
– Она все рассказала. – Бергстрём кивнул на Лизен. – И ирландка из Копенгагена тоже. Я знаю, что ты показывал им фильм про маленькую польку…
– Юстину Каспршик?
– Польку.
– Ее звали Юстина.
– Все равно из Польши.
В правой руке что-то закололо, и я согнул указательный палец.
– Тебе понравилось? – спросил Бергстрём.
– Не хочу говорить об этом.
В правом боку кололо, стоило мне произнести хоть слово.
– Неплохой фильм, согласись. Ты ведь специалист.
– Диалоги…
– Я не об этом.
– Ее парик…
Он наклонился ко мне и ударил кулаком в правый бок. В глазах заплясали разноцветные искры.
– Или ты можешь сделать лучше?
– Я видел лучшие, – возразил я.
В бок как будто вонзили мачете. Разумеется, раньше я не имел такого опыта, но почему-то всплыло это сравнение. Я попытался сосредоточиться и забыть о боли.
– И ту бабу, которая была с тобой в Сольвикене, я тоже хотел проучить, – продолжал Бергстрём. – Но мне помешала полиция.
«Бабу…» – мысленно повторил я. Он имел в виду Бодиль. Значит, полицейская машина не зря разъезжала вдоль побережья.
– Я думаю, ты мог бы писать сценарии для моих фильмов. Там все не всерьез, надеюсь, ты понимаешь. Но я покажу тебе, как бывает по-настоящему.
Левая лодыжка снова заныла, но я мог ею шевелить.
– Чистилище, – произнес он. – Знаешь, что это?
Я молчал.
– Ты онемел? Чистилище – через него сейчас пройдет фрёкен Карлберг, и я хочу, чтобы ты это видел. Потом мы поговорим.
Невидимые стальные обручи все еще сжимали грудную клетку, но легкое покалывание в ладонях и пальцах вселяло надежду на возвращение способности двигаться.
– Сколько ударов ей нужно, как считаешь?
– Ни одного.
Бергстрём расхохотался:
– Я полагал, что ты человек с юмором.
Он взял трость, которая стояла у стены, и уставился на нее, будто видел впервые.
Я должен был разговорить его и оттянуть время.
– Это та же, что в фильме?
– Из Глазго, – кивнул Бергстрём.
Он зажал трость между пальцами и заулыбался, любуясь ею.
Роджер прав: такое не купишь в магазине товаров повседневного спроса.
– В Нью-Йорк тоже ее брал?
Герт-Инге повернулся и пристально посмотрел мне в глаза:
