Книга Кавалер умученных Жизелей - Павел Козлов

* * *

Однажды вечером молоденькая Вера сидела с Ингеборгою в гостиной, и, вроде бы, смотрели телевизор, а Алекс где-то в доме отдыхал. И тетя Инга ей сказала откровенно:

– Давай с тобою женский разговор. Давно хотела поиметь возможность. Я вижу, вы ведь любите друг друга?

И Вера прошептала ей: «Наверное».

– Я вижу, можешь мне не говорить. Для вас любовь – большое испытание.

– Я думаю, у всех не просто так, – хотела Вера показать, что что-то знает.

– Ты, девочка, послушай, что скажу. С Алешей был давно несчастный случай. От травмы был фатальный результат, он не сумеет жить, как все мужчины. Не сможет дать любимой женщине познать услады в сексе.

– Да я, вы знаете, об этом как-то, впрочем. Мне – только сделать, чтоб ему все хорошо.

– Я потому, что в современном мире, у многих главным делается секс.

– Вы, тетя Инга, лучше расскажите, что Алекс говорил вам обо мне?

– Конечно же, одно только хорошее. Иначе я б с тобой не говорила. Но я уже не молодая скоро. И Алекс – как единственный мой сын, хоть и дитя моей сестры Агнешки. Мне бы хотелось, чтоб продолжить род. Не знаю, как уж ты теперь посмотришь?

– Но, вы же мне сказали – не в порядке?

– Не могут выйти половые акты. Но сделать, чтоб родить смогли ребенка – наука сотворяет чудеса.

– И это будет наше с Юрой чудо? Об этом не осмелилась мечтать.

– Подумай, Вера, и, потом поговорим.

– Ребенка, от него? Да что тут думать.

– Но только чтобы все официально. И чтоб вы были мужем и жена.

– Ах, Ингеборга, я сегодня не засну. Или засну безудержно счастливой.

– Ты, лучше, крепко спи. Спокойной ночи. А, завтра Алекс к тебе свататься придет.

Так тетя Инга эту пару поженила.

И не было ни первой брачной ночи, и ни объятий, ни слияний, вот уж так.

Но был «совет», а, главное – любовь.

Вера Бугаева и Алексей Альцшулер в то время стали мужем и женой. И в Вильнюсе, в прекрасной частной клинике, под постоянным наблюденьем Ингеборги, посредством метода «ЭКО/ИКСИ», малышка Вера понесла во чреве.

У Ингеборги, за научные открытия, в то время появилось много денег. Она для своих деток не жалела ничего.

* * *

В конце была приписка: ещё одно воспоминание от Веры:

Теперь скажу я в завершение, что Алекс мне принес подарки, когда уже Катюша родилась. Он так сказал: «У нас ещё есть тетя. Она – хорошая. Она – сестра отца. Тебя я с ней попозже познакомлю. Она давно, когда я так разбился, мне положила в чемодан два талисмана, чтобы ждала меня хорошая судьба. Один из них – «Красный квадрат» Малевича, другой – автограф Даниила Хармса. Теперь мы с ней посовещались и решили, что я их Катерине передам. Как некие фамильные реликвии.

«Повесьте, – это тетя мне сказала, – куда-нибудь, чтоб сразу было видно. Пусть вашу Катю с детства окружает лишь прекрасное».

Он называл её, как будто, тетей «Фалькой». Я и подумала – какое имя странное. А после – он простился и уехал. Я тетю Фальку не видала никогда.

Но в жизни нашей, видимо – от Хармса, тогда и появилось слово «ЯКОБЫ».

«Вот стоишь ты и якобы раздвигаешь руками дым» – так Хармс писал о том, когда глядишь и ничего не видишь. Все в этой жизни призрачно, и скрыто дымом. А разобраться может только тот, кто может дым руками раздвигать.

* * *

Гольдина сидела неподвижно, пока Олег Андреевич не положил последнюю страницу. Он аккуратно выровнял довольно небольшую стопочку, засунул в файл, и посмотрел на строгую, застывшую в молчании посетительницу. Потом спросил:

– Скопировать? Или вы это для меня?

– Я приготовила для вас, – сказала Гольдина. – Потом, пожалуйста, здесь документы из Швейцарии, из клиники. Здесь все – и заключение, что операция показана, и копии всех предыдущих документов: свидетельство о браке, о рождении Кати, о правомочности всех действий Аллы Гольдиной по порученью Алекса Альцшулера. Ещё я подготовила отказ от получения наследства в пользу Катерины, оформленный нотариусом в Цюрихе. И сделан апостиль – точнейший перевод на русский, заверенный нотариально.

Алла называла документы, и то же время их клала на стол, поближе к Порываеву. Он взял отказ от получения наследства, и быстро пробежал.

– Вы, значит, до тех пор, пока Екатерине не исполнится двадцать один, являетесь её опекуном?

– Ну, знаете ли, это – согласованный момент, – Гольдина до этого смотрела как-то отвлеченно, в дальний угол, теперь взглянула Порываеву в глаза. – А быть точнее – так просила Катерина. Я думаю, её легко понять. Это не значит, что могу руководить, или влиять. Но я почувствую, когда буду полезна. Я научилась на примере Ингеборги.

– А что насчет картин?

– Вот – документы.

Отсутствие ли макияжа, или следствие волненья, но эта грустная, но деловая женщина смотрелась очень даже беззащитно.

– Они в порядке, так что вы не сомневайтесь. Я требую печать на закорючку, да и на все, что может быть подвержено сомнению, если это документ.

– Да? – вдруг припомнила она, – а вам не нужен договор Парижского музея с бедным Шанцевым? Хотя, вы, я смотрю, разобрались.

Порываев перекладывал полученные документы, и спросил:

– Вам лучше, чтобы я связался с Нойкиным по поводу отказа от наследства?

– Да, – подтвердила Гольдина, – уж если вам не трудно. Я не знакома с ним, а что-то объяснять.

Она теперь сидела, выжидающе, но, прежде чем закончить разговор, майор спросил:

– А что вы, Алла, может быть, предполагаете, кто мог такое совершить? Ведь Маргарита-то убита.

– Что я могу предположить? Единственно, что точно знаю – это не случайность, – Алла Гольдина листала свои мысли, и ни один листок не попадался ей, заверенный печатью. – Марго специально не держала от меня каких-то тайн, и не любила попусту болтать. Но, если б было что-то важное. Это неправильно, что мы так редко виделись, но так распорядилась жизнь.

Она немного помолчала, а он не знал, что спрашивать. Спросил:

– А как вы долго будете в Москве?

Гольдина вздохнула, поднялась, проговорила:

– Да, я всегда в Москве, за исключением тех долгих месяцев, когда я уезжаю. Там я визитку положила. Вы позвоните. Я приеду, если нужно.

Шагнула к выходу. Вдруг повернулась и сказала с убежденностью:

– Я говорила вам, насколько я в вопросах документов педантична. У Маргариты это слабость была гипертрофированна. И я не верю, чтоб кто-то замышлял такое сделать с ней, а Маргарита не подозревала. Она, возможно, не поверила в серьезность. Но быть не может, чтоб не пыталась себя как-то оградить.