Книга Хьюстон, у нас проблема - Катажина Грохоля

Я устал.

Урна набок, а бумажки от мороженого валяются на земле. Конечно, никому же не надо, чтобы в этой стране было чисто. И банки от пива еще, мусор всякий… суперместечко.

Я подтягиваю ногой обрывок бумаги, который лежит ближе всего. Реклама пиццы или каких-нибудь языковых курсов? А может, школы танцев?

О’кей. Если это реклама еды – один-ноль в мою пользу, если реклама какой-нибудь школы или адвокатской конторы, например «Волтар и Влотар» – я проиграл.

Поднимать мне ее противно – грязная слишком. Носком ботинка переворачиваю листок и читаю: «…мять».

Кого мять? Что мять? Если речь идет о массаже – я выиграл, если о картошке – проиграл.

Дальше читаем: «…бим».

Что за бим такой? Белый Бим Черное ухо? Если это «любим» – очко в мою пользу, если другое – я проиграл.

Что там дальше? «…жен…» Наверно, про чьих-то жен речь. Хотя откуда и какая связь с «мять»? Мять чьих-то жен? Впрочем, и такое бывает…

Следующее слово: «…рож…». О, вот только рож не хватало. Рожи. Рожи мятых жен. Очень странная реклама какая-то…

Уже с опаской обращаюсь к следующему слову, но вижу только самый его конец: «…ец». Ну, это слово понятное. Это как раз то, что происходит в моей жизни сейчас.

Дальше: «…рак». Ну вот и он. РАК. Большими буквами причем. У моей матери рак. О, может, это реклама онкологии: «Хочешь рак? Позвони нам!» А может, сокращение: «Реклама Агентства Криминала».

Итак, что у нас есть: «Мять бим жен рож ец РАК». Любим мять рожи жен с раком? И полный «ец» при этом.

Читаю дальше: на самом верху – «скорб…». Ну, я бы тоже испытывал скорбь, если бы мне пришлось мять рожи чьих-то жен с раком…

Итак, у меня два варианта: первый – это реклама еды, второй – реклама услуг. Если первое – я выиграл. Если второе – проиграл. Хотя как мятые рожи жен могут быть связаны с едой – я не знаю.

Надо поднять эту мятую рваную бумажку.

Надо же проверить – выиграл ли я.

Бумажка грязная до омерзения. Я пытаюсь поднять ее ногой, прикасаться к ней мне слишком противно – и тут, словно манна небесная, на меня сверху падают… пять злотых. Новенькая, кругленькая, блестящая монетка.

Я вскидываю голову и вижу старушку, которая взирает на меня с нескрываемым сочувствием.

Да ладно!

Она печально качает головой и показывает мне, что да, это для меня, что это не случайно упало.

Да ладно.

Я буквально в землю врастаю. А старушка поворачивается и уходит. Она меня приняла за нищего?!!

Это в моих-то суперкроссовках?!!

Я поднимаю монетку вместе со своей бумажкой. Расправляю. Читаю.

«С глубоким прискорбием сообщаем о кончине такого-то числа……с нами Евгениуш ПЕТРАК, любимый муж и отец, инженер-железнодорожник и ветеран рабочего и освободительного движения. Мы скорбим… Вечная память…»

Мять – это паМЯТЬ.

Бим – люБИМ.

Жен – двиЖЕНие.

Рож – железнодоРОЖник.

Ец – отЕЦ.

РАК – ПетРАК.

Скорб – приСКОРБием.

Ну и как это воспринимать?

Это не еда и не услуги. Проиграл я или выиграл?

Проиграл.

И что мне делать с этой монетой?

Я верчу монетку в руке. Хьюстон, у нас проблема!

Первый раз в жизни меня приняли за нищего. А ведь я не выгляжу нищим, это точно!

Пять злотых – полторы бутылки пива.

Но не буду же я покупать за чужие деньги пива.

Она бедному дала.

Нужно отдать тем, кому нужнее.

Я вхожу в костел.

Это тот самый костел, в котором я уже был.

Здесь не слышно трамваев и шума толпы.

Тишина.

Абсолютная, безупречная тишина.

И прохлада.

Зачем нам кондиционеры, если у нас есть костелы?

Я оглядываюсь. Рай, просто рай: прохладно, тихо и пусто. Тут можно спрятаться. Я могу здесь отдохнуть.

Я опускаю монетку в деревянную баночку перед святым Антонием и сажусь на лавку.

Отдохнуть.

Закрываю глаза.

Бегство как выход

– Ты вернулся?

Я поднимаю голову.

Передо мной знакомая доброжелательная улыбка.

– Добрый день, – говорю я. – Да нет, я так, случайно заглянул. Потому что прохладно, – объясняю я ксендзу, с которым разговаривал о собаке.

– Можно? – он смотрит на меня вопросительно. Дежавю.

Я двигаюсь, освобождая ему место. Он присаживается рядом со мной.

Я не знаю, что делать, просто смотрю прямо перед собой.

Христос висит на кресте.

Крест.

Знак всего приземленного, плоского, ползающего по земле, людского, обычного, будничного – и в то же время прямая, стройная, стремящаяся ввысь, в небо, линия…

Я все так же смотрю прямо перед собой.

– Но ты все-таки пришел?.. – спрашивает ксендз.

– Да потому что меня приняли за нищего и дали мне милостыню, пять злотых. И надо было их отдать настоящим бедным, – я говорю тихо, чтобы не нарушить тишину костела.

– Ничто никогда не происходит случайно, – отвечает ксендз и улыбается.

– Я не собирался приходить, я хотел продукты купить.

– Здесь? Тут ты можешь получить пищу духовную, но не телесную.

Я молчу.

И он тоже.

Хорошо вот так сидеть с кем-нибудь, кому ничего от тебя не надо.

Кому ты ничего не должен.

И кому ты ничего плохого не сделал.

Как, например, сделал матери. Или Марте. И так далее.

– Собака выздоровела?

Я смотрю на него и не понимаю, серьезно он говорит или шутит. Надо же – он помнит.

– Как мама?

– Безнадежно, – не выдерживаю я. – Ей отложили операцию, и как оно будет – никто не знает, и к тому же… – Я замолкаю, потому что – ну что я могу ему сказать?

– К тому же что? Если не хочешь, можешь не говорить…

– Она мне сегодня сказала, что я ее всю жизнь обвинял, а ведь это она меня всю жизнь обманывала!

Ему можно сказать – дальше него это точно не пойдет.

– В очень важном для тебя вопросе… – говорит он серьезно.

– Она мне не сказала, что мой отец умер! Я же ничего не знал! А теперь она говорит, что это ради моего же блага! И она мне не рассказала, что у нее рак, не рассказала, что она уже много лет в связи с мужчиной, она меня всегда, всегда обманывала!