Книга Геррон - Шарль Левински

Я рассказал ему все. Что проект, по-видимому, закрыли. Что я боюсь оказаться лишним. Незащищенным.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Чисто статистически у нас хорошие шансы. У вас и у меня. Из знаменитостей класса А еще никто не был депортирован.

— А если все-таки?

Он сперва высморкался, тщательно и основательно вычистил нос, как вычищал бы последние остатки гангрены из раны. А потом сказал:

— Что касается меня, если меня выкликнут на транспорт, я покончу с собой.

Он сказал это совершенно по-деловому. Как на консилиуме по зрелом размышлении предлагают форму лечения. Я бы в этом случае порекомендовал суицид, коллега.

Мы обсудили с ним разные методы. Как медик с медиком. Сошлись на том, что древние римляне нашли самый приемлемый вариант. Лечь в теплую ванну и дать медику вскрыть себе вены. Медленно истекая кровью, еще немного поболтать. В полном спокойствии проститься с друзьями. В какой-то момент заснуть. Только вот в Терезине нет ванн. Это не про нас. Даже общественного душа приходится ждать в очереди бесконечно долго.

Д-р Шпрингер, судя по всему, много думал на эту тему. Он прочитал мне самый настоящий доклад.

— Мужчины предпочитают вешаться, — сказал он. — Почти в пятидесяти процентах случаев. Это доказано эмпирически. При том что сама техника совершенно не желательна. В высшей степени неприятный способ смерти. — Так говорят, когда недовольны кухней в ресторане, о котором зашла речь. — Все люди видели такие сцены в кино, когда палач завязывает узел, из-под ног приговоренного падает откидная заслонка — и вот он уже болтается на веревке. Но порвать позвоночник не так-то просто. Ручной работой этого не добьешься. Если петля затягивается и удушает тебя — это неприятно. Крайне неприятно. Не говоря уж об опасности, что еще довольно долго человека можно вернуть к жизни. Зачастую с остаточными повреждениями. Из-за дефицита кислорода в мозгу.

Так люди обычно обмениваются рецептами.

Если подумать: именно это мы и делали.

— Если бы люди хоть немного разбирались в анатомии, — сказал д-р Шпрингер, — они бы делали узел спереди, а не сзади. Тогда петля пережимает не гортань, а затылочные артерии, и сознание теряешь постепенно.

— Или сразу застрелиться, — сказал я.

Он отрицательно покачал головой:

— Тоже весьма ненадежное дело. Если рука дрогнет и вы не попадете, то только покалечитесь. Кроме того: где вы возьмете в Терезине оружие?

— А снотворное?

— Веронал? — Он кашляет и основательно сморкается. — Его слишком переоценивают. Припоминаю один случай, который был у нас во Франкфурте. Одна молодая женщина проглотила четырнадцать таблеток. Несчастная любовь, конечно, что же еще! Четырнадцать таблеток. Ее нашли утром — без сознания, конечно, — мы в клинике промыли ей желудок, вкололи камфару и кофеин, и через неделю она снова была на ногах. Все затраты впустую. Она потом бросилась под поезд. Тоже не особо эстетичный финал. — Он аккуратно сложил наволочку, чтобы снова иметь в своем распоряжении чистое место. Хирург гигиену блюдет. — Нет, — продолжал он, — самоубийство — не для дилетантов. Вообще-то эта тема должна быть в школе обязательным предметом. Так уж устроен мир, что это было бы значительно полезнее, чем латинские глаголы и «Песня о колоколе». — Он лезет в карман и достает маленький флакончик. Подносит его к моим глазам. Там какая-то прозрачная жидкость. — Это всегда со мной, — говорит он. — Безболезненно и эффективно. Тут хотя бы знаешь, для чего изучал медицину.

Он сказал, что достанет это средство и для нас. Дозу для меня и дозу для Ольги. Только на самый крайний случай. Он действительно очень хороший человек, наш сосед.

Моя паника уже немного улеглась. Все-таки разговор с д-ром Шпрингером очень меня успокоил.

Фильма не будет. Определенно. Конкретно мне этого не сказали, но иллюзий питать не приходится. Все признаки налицо (недвусмысленные, однозначные).

Больше мне не надо сидеть наготове в моем местонахождении впредь до распоряжения. Мною уже распорядились. Меня распределили в рабочую команду. Хотя я — как знаменитость класса А — освобожден от всеобщей трудовой повинности. Вообще-то. «Барак L I-09. Начало работы 07:30. Вы должны быть на месте вовремя». На одной из этих узких полосок бумаги, какие используют в кабинете еврейского старосты для незначительных случаев. В том числе и для распоряжений приготовиться к отправке транспортом.

Я уже не стою даже целого листа.

Я впал в немилость. Вычеркнут из списка знаменитостей. Рам недоволен моей работой.

Я не справился.

Никто мне даже не сказал, что мне нужно делать в L I-09. Там внизу, между Судетской и Охотничьей казармами, есть несколько бараков с мастерскими. Снимать нам ни в одной из них не разрешили. Слишком темно и тесно. Не пригодно для экрана. Не то что в кузне, где мы вообще-то должны были снимать в понедельник. Где работа имеет эффектный вид. Рассыпаются искры. У наковальни — сильные мужчины. Хорошо бы под музыку Вагнера. Если бы Вагнер был евреем.

— Разнообразие пойдет тебе на пользу, — говорит Ольга.

Ха-ха-ха. В какой-то момент оптимизм становится абсурдным. Не в каждой куче дерьма обязательно таится кусок золота.

Я явлюсь вовремя. Даже раньше. Не дам им повода, который могут использовать против меня. Явился на работу с опозданием. Распять его.

Перед отхожим местом выстроилась утренняя очередь. Туркавка скоро охрипнет.

Улица пахнет чище, чем обычно. Ночью прошел дождь. В небе легкие облачка. Хороший свет для съемок.

Я не могу отключить машину у себя в голове. Наверное, и в поезде на Освенцим буду выискивать налучшую позицию для камеры. Все лишь вопрос установки, как говорят операторы.

L I-09. Еще никого нет.

Двое пожилых мужчин. Трое. Вряд ли нас ждет тяжелая работа.

Кроличьи шкурки. Вонючая куча. Мы подстригаем мех до единообразной длины.

Я не знаю, для чего эти пушистые шкурки. Подкладка для униформы в расчете на русскую зиму? Немного поздновато для этого. Если верно то, что утверждают слухи, следующая русская зима состоится в Германии.

Остальные мужчины, кроме меня, — чехи. По-немецки не понимают. Или не желают понимать. Тихо переговариваются между собой и при этом много кивают. Словно каждый лишь подтверждает другому то, что и без него знает. При этом не поднимают головы от работы. Их языки действуют так же автоматически, как и руки.

Они показали мне, что делать, и больше не обращали на меня внимания. Я неловко приступил. Мне понадобилась целая вечность, чтобы разобраться, какой стороной прикладывать «ножницы» к меху.

Я даже не знаю, как называется инструмент, который я использую для стрижки.

Чик. Чик. Чик.

Занятие совершенно бездумное. В самый раз для Терезина.