Книга Улица Ангела - Джон Бойнтон Пристли

Кто-то заговорил с ним. Рослый мужчина в кепке и дождевом плаще словно вырос перед оторопевшим Тарджисом и спросил почти сердито:

— Послушайте, как мне пройти на Неджент-Террас?

И когда Тарджис буркнул, что не знает, что он не здешний, рослый мужчина ответил, что и он тоже не здешний и все, у кого он спрашивал дорогу, тоже не здешние, чужие, будь они прокляты! Тарджис пошел дальше. Он примечал все вокруг, но все по-прежнему казалось только экраном, на котором проходит фильм. Мэйда-Вейл перешла в ярко освещенную и людную Эджуэр-роуд, цепь залитых светом витрин, баров, театральных подъездов, лотков уличных торговцев и бледных лиц. У дверей трактира вопила пьяная женщина. У входа в кино стояла в ожидании толпа людей. Их развлекал пением какой-то субъект с банджо. Два китайца вышли из кондитерской. «Все конфеты собственного изготовления»… Скверно запахло жареной рыбой. Дальше двое мужчин затеяли драку. Одного из них жена пыталась оттащить… «Хороший макинтош за двадцать пять шиллингов…» Господи, какая уйма искусственных бананов, и ничуть они не похожи на настоящие… Тот человек, что стоит на пороге лавки, — точь-в-точь Смит, просто его двойник… Все это плыло перед глазами, как цветной фильм, но в этом фильме были живые глаза и тяжелые, больно толкающие тела… Вот Мраморная арка и кучка людей, ожидающих автобуса.

Вдруг он как-то сразу почувствовал, что болен и страшно устал. От тела остались лишь какие-то мелкие, ноющие, старые кости, а голова стала огромной, и в ее зияющей пустоте стоял гул, лязг, глухой шум — сильнее, чем на улице, где мчались автомобили. Он пытался собрать мысли. Неужели правда, что он был там и сделал это? Он так часто представлял себе, как входит в эту комнату, воображение рисовало ему столько различных сцен свиданий с Линой… Быть может, и это последнее свидание тоже — только плод его воображения? Сделал он это или нет? Пальцы его сомкнулись вокруг призрачной шеи и остро напомнили, что он действительно сделал это. Да, значит, ничего нельзя изменить. Он снова увидел перед собой эту комнату, как будто перед ним внезапно раздвинули занавес. Увидел себя. Турчанку на коробке с папиросами, а там, на полу, — неподвижное тело. Что-то внутри завыло, как пойманный в капкан обезумевший зверек. А в то же время бормочущий голос твердил монотонно, что это несчастный случай, просто случайность, только случайность, что он нездоров, сильно нездоров, болен, нервы и все прочее, да, нервы, да, он совсем болен. Слезы подступили к глазам при воспоминании, что множество людей говорило ему это. Да он и сам знает, что это правда. Тут подошел автобус, и все стали входить в него, так что и он тоже вошел и уселся. У сидевшего рядом с ним мужчины он заметил на затылке большую опухоль и на миг пожалел его, а потом забыл и о соседе с опухолью и обо всех остальных пассажирах, забыл об Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, летевших мимо сверкающим фризом. Он не заметил, куда идет автобус, ему было все равно. На него словно столбняк нашел.

— Послушайте, вы, — окликнул его кондуктор, — платите за проезд.

Тарджис машинально, с отсутствующим видом протянул ему два пенса и взял билет.

Больше никто не обращал на него внимания. Если кому и случалось посмотреть на него, он тотчас безучастно отводил глаза. Тарджис подумал: «Через неделю-другую вы все заговорите обо мне». Но тогда он уже не будет больше Тарджисом, жильцом миссис Пелумптон и служащим конторы «Твигг и Дэрсингем». Он будет именоваться «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл» и в качестве такового приведет в движение огромную машину, заставит забегать людей с фотографическими аппаратами, людей с записными книжками. Издатели газет будут говорить о нем на совещаниях, редакторы — ломать голову, придумывая для его истории эффектные заголовки, репортеры — описывать его каморку в доме на Натаниэл-стрит и интервьюировать миссис Пелумптон. Статьи об его «злополучном романе» будут заказываться воскресными газетами. За его самую плохонькую моментальную фотографию будут платить большие деньги. Каждая подробность его биографии будет с грохотом пропускаться через печатные машины. Люди, знающие его, будут хвастать этим. Его преступление и участь будут комментировать специальные сотрудники журналов и газет, получая по двадцать гиней за каждую тысячу слов. Ученые криминологи будут изучать этот случай для будущих ссылок на него. Романисты и драматурги будут читать отчеты, соображая, нельзя ли «из этого сделать кое-что подходящее», миллионы людей — проклинать его, требовать его казни, подписывать петиции или, быть может, молиться о спасении его души. Если его оправдают, десять тысяч женщин готовы будут выйти за него замуж, и каждая нескладная фраза, которую он сумеет выжать из себя, будет щедро оплачена и магически превращена в «Историю моей жизни», о выходе которой возвестят бесчисленные плакаты и объявления. Он наконец станет кем-то: «Убийцей в квартире на Мэйда-Вейл».

Пока же он оставался лишь обтрепанным юношей с блуждающими запавшими глазами и сидел, съежившись, в автобусе, медленно огибавшем Пиккадилли. Никто пока им не интересовался. «Все — чужие» — как сказал тот рослый мужчина в макинтоше.

На углу Стрэнда и Веллингтон-стрит автобус повернул и остановился; Тарджис, сойдя, пошел по направлению к Ист-Энду. Шел без цели, без мыслей. Мозг его не приказывал телу двигаться туда или сюда. Он шел, куда его несли ноги, а душа была в полусне, и где-то в глубине ее глухо шумели спорящие голоса. Вокруг было теперь тише, меньше встречалось людей, потому что он шел по Флит-стрит. Здесь, быть может, скоро печатные станки состряпают из него сенсационную новость, подобно тому, как другие машины перемалывают высокие деревья в бумагу для таких новостей. Они выжидали за углом, в темных улицах, эти машины, готовые втянуть и истолочь несчастный комок человека. Но пока он был еще только Тарджис, Тарджис из квартиры миссис Пелумптон, из конторы «Твигг и Дэрсингем», и шел без цели, словно гонимый ветром, по Лэдгейт-Хилл, обратив лицо к древнему серому призраку собора Святого Павла. Так дошел он до Олдерменбери. Здесь, в Сити, было приятнее — не так светло и шумно, не так много людей. Громадное, темное, сырое Сити походило на большой погреб или пещеру. Тарджис чувствовал, что голове его стало легче. Он наконец мог собраться с мыслями, хотя это было похоже на попытки человека думать во время ночного кошмара. Ноги вели его теперь в определенное место. Идти туда было бессмысленно, но теперь все утратило смысл. О Господи, что он наделал, что он наделал! Уличный фонарь, стоявший почему-то у высокой глухой стены, бросал неверный свет на уходившие вверх каменные ступени. Пока Тарджис говорил сам с собой, его нога искала эти ступени, потом ступила на них с легкостью, показывавшей, что они ей хорошо знакомы. Рука легла на железные перила, как делала это много раз, ибо глухая стена принадлежала магазину Чейз и Коген «Новинки карнавала», а ступени были те самые, благодаря которым улица Ангела не стала тупиком.

Два желтых огонька подмигивали ему как чьи-то вороватые глаза. Он пошел на них, очень медленно, как будто мозг его наконец попробовал управлять ногами. Это оказались тусклые фары такси, стоявшего у какого-то дома. А над такси наверху светилось одно окно во втором этаже, и это был второй этаж дома № 8. В конторе «Твигга и Дэрсингема» кто-то был! В такое-то позднее время, в десять часов вечера! Он твердил это себе медленно, но отчетливо, пока стоял перед ожидавшим кого-то такси.