Книга Олег Рязанский - русский князь - Алексей Хлуденев

В то же время что-то ещё удерживало его в миру, в своей должности, что-то не позволяло ему разом обрубить все. Все, к чему был привязан и призван, что имел, строил и созидал, за что страдал и платил кровью. Не так-то просто решиться в одночасье вручить великое княжение наследнику. Сможет ли Федор, старший сын, при помоге Родослава удержать великое рязанское княжение? Сможет ли постоять за свой народ? За свою отчину и дедину? Сможет ли поддержать в трудный час Юрия Смоленского?

Ох, Юрий, Юрий!.. Прямой, горячий, в чем-то непутевый, в чем-то незадачливый… Как ты там — вне ока тестева? Вне его крыла, которым он тебя охранял, как курушка охраняет цыплят от коршуна? Помни, Юрий, помни, зять мой, — спасение твое не во мне, твоем тесте, а в тебе самом, в твоем народе, а более всего, — в Господе Боге, заповеди которого, увы, ты предаешь забвению…

Часто Олег Иванович трогательно думал о дочери Анастасии, которая так неожиданно пришла к нему в Смоленске посетовать на супруга. И, сетуя, не себя она жалела, а его…

Нелегко, очень нелегко было князю Олегу вдруг взять и отмахнуться от всего, что приросло к нему, что было его заботой и болью. Не решаясь оставить навсегда мирскую жизнь и уйти в монастырь, князь Олег, при его-то здоровье, уже не мог позволить себе возглавить войско и отправиться на поле брани. Встал вопрос — кого из сыновей послать на Литву во главе войска? Если по старшинству, то уряжать старшим воеводой следовало Федора. Но Федор, в отличие от Родослава, в ратных делах был менее удачлив; ему куда лучше давались дела управленческие.

На великий пост, до разлива, князь Олег отбыл в Солотчинскую обитель — поговеть, помолиться, очиститься от грехов, сосредоточиться на Боге, ощутить, как в душу сладостно будет приливать покой, несущий с собой силу.

Той весной небеса дали тревожный знак. Случилось небесное знамение по небу, сияя, прошла комета. По преданиям, подобные знамения — не к добру. Князь-инок огорчился, связав явление кометы с предстоящим походом на Литву. Встал на молитву на всю ночь. Просил у Бога прощения за свои прегрешения, просил помоги в войне с Витовтовыми ратями, сокрушался, что немощь не позволяет ему самому сесть на конь — приходится посылать кого-то из сыновей, менее, чем он, искушенных в воинском деле.

Быстро таяли снега на низменной пойме меж Окой и Солотчей, тихо оседали в сосновых борах снега, обнажая где прошлогоднюю темную клюкву, где выпотрошенные дятлами сосновые шишки. На лесных полянах, запрокинув голову, распушив перья, развернув короткий черный хвост и полуопустив аршинные крылья, затоковали розовоклювые глухари. Вот уж потянулись и журавли, вытянув длинные ноги назад и равномерно махая крыльями, будто молотя цепами рожь…

На всем необозримом, на сотни верст, пространстве Мещеры, на месте которой миллионы лет назад было море, а затем море отступило и понадвинулся из Скандинавии ледник, а затем и ледник отступил, оставив после себя озера, валуны и песок, и эти места навсегда облюбовала себе сосна, — на всем этом пространстве, в поймах рек, оврагах и лощинах, копилась под шорох оседавших снегов талая вода. И настал этот великий час — час ледолома. Треск и гуд волной пошел по рекам сверху донизу. Вздувшиеся вешней водой и выплеснувшие её из берегов реки Пра, Гусь, Мокша, Унжа, Ока, клекоча и рокоча, пенясь и вскипая, закручиваясь в излучинах и взрывая со дна клубы песка, неодолимо, разгульно, с бешенством потащили вырванные с корнем деревья, бревна смытых непрочных строений, плетни, солому, сено, всякую ветошь и всякий мусор. И пошли, пошли льдины-икры, скрежеща и крошась…

В канун Пасхи, по полой воде, разливанным морем разбежавшейся от Солотчи до Переяславля, к пристани обители приткнулся насад — большая речная лодка с наставленными бортами. В ней, кроме гребцов, князь Родослав и давно приглядывающийся к монастырской жизни (и впоследствии принявший монашеский чин) Данила Таптыка. Князь Олег, исхудавший — лицо его сделалось за дни пощения костистее, жестче, но глаза смотрели мягко, — положил руки на плечи сына, пожал их.

И первое, о чем попросил Родослав после того, как осведомился о здоровье отца, — послать его с войском на Брянск, который, как и Смоленск, издревле принадлежал черниговским князьям, прародителям рязанских князей. Брянск был повоеван Литвой ещё при Ольгерде. Князь Олег озаботился, сказал, что было небесное знамение, которое, как известно, не к добру.

— Отец, — сказал Родослав спокойно. — Я не верю в знамения. Потому не верю, что оно — для всех, в том числе и для литовинов.

Твердость, с какой ответил младший сын, его любимец, понравилась князю Олегу, но он сказал, что ему, родителю, трудно сделать выбор между сыновьями, ибо и Федор уже обращался к отцу с той же просьбой — вверить ему войско. И потому-то он спросит совета у бояр. Родослав кивнул, и ни тени беспокойства не мелькнуло на его молодом крепком лице. И это тоже понравилось отцу. Младший сын, конечно, горел желанием возглавить войско, но он не стремился в чем-то опередить старшего. Он просто от чистого сердца предлагает свои услуги, давно уже уверовав в свои воинские удачи. Родослав спокоен — как решат отец и дума, так и будет. Его же дело, как говорил весь вид Родослава, предложить себя.

В Переяславль вернулись на том же судне. И во время этого плавания по большой воде, и во все дни Пасхи князь Олег не заговаривал о предстоящем походе, словно забыл о нем. И неслучайно: он все ещё находился под впечатлением небесного знамения. Но сразу же после праздника сами бояре напомнили князю о походе, при этом все как один высказались за то, чтобы старшим воеводой был уряжен Родослав. Добрую половину думцев составляли татары, и все они любили Родослава, неизменно уважавшего ордынские обычаи и до сих пор помнившего татарское наречие.

Особенно настойчиво предлагал назначить старшим воеводой Родослава его крестный отец Иван Мирославич. Добросовестно относясь к обязанностям крестного отца, Иван Мирославич оказывал внимание Родославу не только в дни праздников или именин, когда принято преподносить гостинцы и подарки, но и в будничные дни: прежде всего старался передать ему свой опыт в воинском деле. И потому воинская выучка крестника его радовала больше других. Теперь, на думе, он утверждал, что, по его приметам, когда Родя идет в поход — быть удаче. Так было два года назад, когда крупный ордынский отряд некоего царевича Мамат-Салтана изгоном шел на Рязань, но был своевременно встречен и разбит рязанским войском в Червленом Яру на реке Хопер, и в том бою Родослав явил образец мужества и отваги. Так было и во время литовских походов. И если Родослава поставить во главе всего войска, то даже он, Иван Мирославич, несмотря на свой почтенный возраст, сядет на конь. Под одобрительные возгласы и кивки бояр Иван Мирославич спросил:

— Ведомо ли тебе, княже, каково говорят о Роде простые ратные?

— Каково же?

— Он, мол, в рубашке родился — на счастье.

Князь, уступая настойчивости думцев, ответил:

— Ну, коль и у тебя нет сомнений, Иван Мирославич, то отпускаю в поход твоего крестника, а тебя уряжаю его правой рукой.

Заседание думы получилось хотя и долгим, но не утомительным — всеми овладел свойственный рязанцам древний дух воинственности, вызванный не просто желанием поживиться на войне, а благородным порывом отвоевать у Литвы Брянск, исконно русский удел, жаждой мести Витовту за обиды, причиненные им Юрию Смоленскому; желанием остудить его захватнический пыл, понудить не зариться впредь на чужое.