Книга Другая половина мира - Михаил Ахманов

Сам Дженнак пытался сейчас найти Ута в шеренге лохматых и бородатых лоуранских бойцов, однако строй их сливался в единую пеструю массу, где круглыми пятнами темнели щиты, сверкали медные бляхи и острия копий, огнем горели рыжие волосы, переплетенные лентами или перехваченные синими, желтыми, алыми повязками. По меркам Иберы это было отличное войско, способное завоевать Угу десяток соседних владений, если бы он того пожелал; по меркам Одиссара — дикая орда, которую разогнал бы один таркол с полусотней воинов.

Взгляд Дженнака скользнул над лоуранскими шеренгами к склону холма, где толпились женщины. Одна группа, двенадцать или пятнадцать стройных девушек, стояла впереди; там одежды были богаче и ярче, плащи — длиннее, и на них сверкало серебро. Ему показалось, что среди рыжекудрых головок мелькнула черноволосая, и он вздрогнул, вцепился крепкими пальцами в пояс, царапая кожу браслетом. Чолла? Или нет? Быть может, этот плевок Одисса заставил ее спуститься? Но зачем? Хочет похвастать своей удалью?

Дженнак схватил стоявшего рядом Саона за плечо, вытянул руку:

— Видишь тех женщин, санрат? В богатых одеждах? Возможно, среди них госпожа. Ты знаешь, что делать?

Кивнув, Саон отдал приказание тарколу.

— Когда мы разрежем строй волосатых, тридцать воинов выйдут из боя и возьмут женщин в кольцо, — пояснил он. — А если госпожи среди них не окажется, они навестят загон для черепах, что торчит там, на скале.

— Хорошо! — Дженнак повернулся к Грхабу. — Пойдешь с ними, учитель?

— Я пойду с тобой, — буркнул сеннамит. — Я эту свистунью на колене не качал, прутом не сек и не учил орудовать клинком. Она мне чужая. Не то что…

Он вдруг смолк и угрюмо уставился на берег.

«Это он о Вианне, — подумал Дженнак. — Он хотел сказать о Вианне! Моей чакчан!»

И такая горькая ярость внезапно пронзила его, что сердце обратилось камнем, а пальцы мертвой хваткой стиснули рукояти мечей. Теперь он жаждал излить свой гнев — холодный, страшный, беспощадный; выплеснуть его на дикарей, поджидавших на береговом откосе, на этих наглых рыжебородых иберов и на Ута, словно тот похитил не чужую и безразличную ему женщину, а Вианну, его сокровище, его ночной цветок.

Балансиры «Тофала» скрипнули о каменистое дно, и одиссарские воины, будто ощутив ярость своего вождя, ринулись в воду. Движения их были на первый взгляд неторопливыми, но точными и уверенными: миг — и десятки воинов в тяжелых доспехах прыгают за борт, вздымая фонтаны брызг; другой миг — и они уже на берегу, мокрые по грудь, с хлещущими из сапог водяными струйками; еще миг, еще — и толпа их вытягивается, обрастает стеной щитов, выбрасывает вперед жала копий и движется, движется, как чудише в костяной и железной чешуе, как невиданный зверь, со всех сторон окруженный стальными клыками и когтями. Тот, кто видел их сейчас, воистину мог бы сказать: страшен ягуар, и счастье человека, что не любит он жить в стае; но люди-ягуары страшней в десятки раз, ибо сражаются они стаями.

Одиссарцы бежали молча, плотным треугольником, в Строе Летящего Копья: Дженнак, вождь — впереди, на самом острие, за ним Саон и Грхаб; дальше — четыре воина, крайние с копьями, средние с топорами; потом — шесть, восемь, десять, двенадцать… Над головами их мелькнул сноп огня, предупреждение врагам — к воде не приближаться! Потом пламя будто вспыхнуло вновь: всколыхнулись алые перья на шлемах, блеснули клинки и раздвоенные лезвия, солнце отразилось в серебристой стали наплечников. Под подошвами сапог визжала и стонала галька, лязгало оружие, поскрипывали щитки доспехов, но дыхания людей почти не было слышно; мощные, как быки Сеннама, легкие, как парящий в небе сокол, они мчались вперед, набирая скорость для сокрушительного удара.

Зрелище это было страшным, а вскоре сделалось еще страшней. Два отряда, островитян и уриесцев, тоже поспешали в бой, прикрывая фланги Летящего Копья, и при виде их лоуранские воины дрогнули, зашумели, загремели оружием. Вероятно, догадывались они, что сейчас произойдет: будет строй их рассечен ударом закованных в доспехи чужеземцев, и четверть их бойцов повиснет на длинных копьях; еще четверть зарубят клинками и секирами, а оставшихся стопчут низкорослые смуглые воины и люди Умбера, набегавшие слева и справа. Не успеет солнце подняться на ладонь, как у подножия скалы ляжет девять сотен трупов, хольт запылает ясным пламенем, а победители примутся делить женщин, рабов, лошадей и лоуранские стада. Эта картина была столь ясной и очевидной, что шеренги рыжебородых подались назад, к холму, едва не смешавшись с заполонившими его толпами.

Галька под ногами одиссарцев сменилась травой, топот ног стал глуше, зато добавился новый звук: на кораблях ударили в барабаны. Они гремели, как глас Коатля, повторяя снова и снова своим оглушительным речитативом: «Победа! Победа! Победа!»

И, словно желая ответить на этот сладкий сердцу воина призыв, клинок Саона сверкнул на солнце. «Айят! — выдохнули одиссарцы. — Айят! Ай-ят!»

Враг был близко, и они уже чувствовали запах его крови.

До лоуранцев оставалось три десятка шагов, когда они снова подались назад, тесня женщин, расступились и повернули щиты оборотной стороной. Теперь перед Дженнаком, бежавшим во главе атакующей колонны, стоял лишь один человек: широкоплечий гигант, голый по пояс, с рельефно выступающими мышцами сильных рук, с боевым топором на плече. Волосы его были не рыжими, а золотистыми и заплетенными в две тугие косы; лицо, безбородое и безусое, с правильными чеканными чертами, портила лишь волчья усмешка, презрительный оскал уверенного в себе воина. Но он был не простым воином, а вождем; холодный блеск синих глаз выдавал привычку к власти, осанка казалась гордой, рукоять огромной секиры украшали серебряные кольца. Кроме этого оружия у него имелся лишь кинжал в ножнах на широком поясе, а из одежды — кожаный набедренник да странная обувь, плетенная из ремней.

— Стой, чужак! — Гигант вытянул руку с раскрытой ладонью, и этот мирный жест будто отрезвил Дженнака. Он сбавил шаг, и Летящее Копье сразу замедлило движение; теперь оно не летело, а надвигалось на вождя лоуранцев, словно выискивая, куда ударить — в горло, в грудь или в пах. Но златовласый воин стоял вросшим в землю валуном, по-прежнему делая знак мира.

Наконец он опустил руку и произнес:

— Я — Ут! Ут, лоуранский владетель! Ут, князь Лоурана!

— Догадываюсь об этом, — буркнул Дженнак, чуть повернув голову. Воины его стояли в плотном строю, опустив копья и почти упираясь ими в перевернутые вражеские щиты. Глаза одиссарцев угрюмо сверкали в шлемных прорезях: один жест, одно слово накома — и сотни тел рухнут в траву. Не защитят рыжебородых доспехи из конских копыт, не справится с острой сталью мягкая медь… Одно слово!

Довольный тем, что увидел, Дженнак коснулся рукояти меча.

— Ну, и чего же ты хочешь, Ут, лоуранский владетель? Ты сдаешься? Просишь у меня милости?

Волчий оскал лоуранца сделался еще шире.

— Я не прошу милости у Одона, не прошу у Зеана и огненосной Мирзах… Ни у кого! И у тебя тоже, пришелец! Ут из Лоурана ни у кого не просит милости! Я лишь хотел поговорить с тобой.