Книга Зона сна - Олег Горяйнов

В Екатеринбурге Эла Макка, переименованного в Алексея Ивановича, знал весь город.

А.И. Макк тесно дружил со всем городским начальством. Управлял заводом. Был зван в Санкт-Петербург, преподавателем в Горную академию, но отказался, оставшись верным захолустному Екатеринбургу, – супруга, дочка здешнего градоначальника, ему этого отказа не простила до конца жизни. Как управляющий заводом, нуждающийся в кадрах, он завёл такой порядок, чтобы с утра ему на стол клали сводки о всех въехавших в город; порядок этот не нарушался ни разу.

Когда майским утром 1798 года на одной из улиц Екатеринбурга околоточный обнаружил голого Николая Садова, который представился немцем-горняком, едущим к Турьинским рудникам и ограбленным ночью неизвестными злоумышленниками, первым (и последним) об этом узнал А.И. Макк и применил к самозванцу крутые меры: отправил в цепях на эти рудники пожизненно.

В начале 1800 года до императора Павла дошли слухи о деятельности против него английского посла лорда Уинтворта. В конце мая Павел приказал Уинтворту выехать из Петербурга. Ближе к осени из города за границу бежала и Ольга Александровна Жеребцова: она рассчитывала выйти замуж за Уинтворта, но он обманул её ожидания, женившись на герцогине Дорсетской.

В ночь с 11 на 12 марта 1801 года пьяные офицеры ворвались в спальню и убили императора. Граф Пален, находившийся рядом с Михайловским замком, явился с караулом только тогда, когда всё было кончено; если бы убийство не удалось, он бы выступил в роли спасителя Павла.

К вечеру 12 марта во всём Петербурге не стало шампанского: его выпили граждане империи, праздновавшие убийство законного русского императора. Наполеон, узнавший вскоре о событиях в русской столице, воскликнул: «Без смерти царя Павла Англия бы пропала…»

Плосково – Вологда, 20–25 сентября 1934 года

В Плосково Стас въехал на своём «звере» через три дня после пробуждения в имении князя Юрьева. Собственно, ехал он в Вологду – хотел проверить рассказ Кощея о ходоке Никодиме, который был родом из этого города. Через Кашин и Калязин доехал до Рыбинска; отсюда отправил телеграмму матушке: был у крёстного, всё в порядке. Мелькнула мысль – завернуть к Морозову, но вовремя спохватился, что навещал его всего неделю назад. Сорок три года сна не в счёт… А рассказать бы ему про Грюнвальдскую битву… Ведь не поверит.

Вечерело. Плосковская гостиница пустовала; он долго стучался, пока из окна не высунулась заспанная девка, которую он напрочь не помнил, а та его узнала, радостно охнула, открыла дверь. Первым делом он спросил, вернулась ли в село Матрёна. Нет, ответила та – шёпотом, хоть и были они одни в сенях. Как увезли, так и нету… А дед-то её дряхлый помер… Схоронили без неё. А вами, Станислав Фёдорович, интересуются… Офицер один…

– Кто?

– Как же их спросить, кто они, Станислав Фёдорович? Боязно. А ну не понравится им…

Стас отправился в Рождествено, в монастырь. Проезжая мимо дома Митяя, здешнего мотоцикловладельца, погудел; тот, услышав, появился на крыльце:

– А, студент! Никак мотоциклом обзавёлся? А мой-то ведь и не ездит совсем… Запчастей нету…

– Я к тебе, дядя Митяй, вот с каким вопросом. Ты ведь в Мюнхене войну заканчивал?

– В нём…

– А такой Котов тебе там не встречался?

– Юстин Котов?! Да как же не встречался! Мы в одном взводе были. А ты откуда его знаешь?

– А мы с ним в Париж вместе плавали, буквально две недели назад расстались.

– Ну, Юстин, большой человек! Ни хрена себе, в Париж! А он тебе адреса не оставил, случайно?

– Оставил, и совсем не случайно. Я ему про тебя упомянул, да ведь фамилии твоей я не знаю, а Митяев в каждом взводе небось было по нескольку. Он сказал, ежели ты его знаешь, дать тебе адрес.

– Так давай, давай! – И Митяй сбежал с крыльца.

– Вот. – Стас достал из кармана куртки бумажку. – В Ярославле он живёт. Держи.

– А может, зайдёшь? Выпьем за это дело.

– Извини, не сегодня. Мне в монастырь надо успеть.

– Ну, спасибо, студент! Вот это радость ты мне принёс. Обязательно поеду, как только топливный насос добуду. Надо же, Юстин…

С отцом Паисием и реставратором Сан Санычем Румынским поговорили очень душевно. Ни разу раньше – без малого сто Стасовых лет назад – не случалось у них такого доброго разговора. У Паисия и реставратора сложилось полное впечатление, что они говорят с юношей на равных; они этим даже гордились. Румынского, правда, немного обидело, что Стас потерял интерес к восстановлению фресок Рождественского храма. Но нельзя же было объяснить ему, что он воспринимает теперь эти работы как детские, ученические.

– Ухожу я от вас, Сан Саныч, уж не обессудьте…

Когда он вернулся в гостиницу, там было по-домашнему тихо. На крыльце дымился самовар. В сени было вынесено кресло, и в нём, при открытых дверях, похрапывал длинный мужчина в мундире капитана военной авиации. На ступеньках сидела давешняя девка, Нюра, причёсанная и умывшаяся. На коленях у неё лежало какое-то вязанье, но она не столько занималась рукоделием, сколько присматривала за непонятным капитаном.

Под ногой Стаса, когда он пытался прокрасться мимо капитана, оглушительно скрипнула половица. Капитан проснулся, встал и, несмотря на худобу, заполнил собою все сени разом: своим напористым говором, мельтешащими тут и там руками, а также спиртными ароматами.

– У-уу, – радостно загудел он, – кто пришёл! Вас-то мне и надо, долгожданный! – И пропел на цыганский мотив: – Станислав Фёдорович, дорогой!

Стас пытался отстраниться от него, но здесь было тесно и капитан едва его не обнимал:

– Верите, нет – целую неделю, не сходя с этого кресла, в нетерпении встречи… Вообще-то, по большому счёту, с вас причитается, но я сам, сам готов немедленно поставить – накроем столик хоть у вас в номере, хоть у меня. Вы какое вино будете пить?

– Я не буду пить, – сказал Стас, открывая дверь горницы.

– Как?! – изумился капитан, тесня его внутрь. – Вы что же, собираетесь на сухую говорить о судьбе России? Это совершенно невозможно-с! Спросите у кого угодно, хоть у неё, – он потыкал длинным пальцем за спину, в сторону горничной, сидевшей тихо, как мышка. – Скажи, красавица, как тебя, Нюра! Россия гибнет?

– Я не знаю, – пискнула та.

– Вот видите? Если немедленно не выпить, можно умереть от горя, – всхлипнул капитан.

– Ни пить, ни говорить о чём бы то ни было я с вами теперь не буду, – решительно сказал Стас. – Завтра.

– Завтра?! – с театральными нотками вскричал незнакомец, невпопад раскидывая руки, и вдруг без всяких объяснений перешёл на ты. – Отчего ты уверен, дорогой друг, что я доживу до завтра? В моём сердце боль… – и гулко постучал себя в грудь.

– Доживёшь, если больше не будешь пить, – внушительно, с той же долей театральности – чтобы наверняка воздействовать на пьяного – сказал Стас. – Ни грамма больше. И утром… Готовься! Я буду ждать. Иди!