Книга Найденный мир - Андрей Уланов

Когда капитан-лейтенант закончил свой рассказ, чернильный мрак ночи за иллюминатором сменился рассветными сумерками.

– Скажите… – после долгого молчания нарушил тишину Обручев, – а почему вы решили рассказать мне все это?

Британец пожал плечами:

– Трудно сказать. Наверное, все же хотелось, чтобы хоть кто-то, кроме меня, знал правду. Хотя, учитывая обстоятельства… вряд ли она когда-нибудь станет официальной версией.

– А что предпримете дальше вы?

– Исчезну, – решительно сказал Харлоу. – Как только ваш кораблик причалит в порту Владивостока, я сойду на берег и… На первое время деньги у меня есть, – он выразительно хлопнул себя по предплечью форменки, – в конце концов, на фоне всех прочих преступлений, что мне припишут, взлом корабельной кассы – сущие мелочи. Потом, когда шум поутихнет… Океан велик, затеряться в нем не так уж сложно. А сейчас, когда мир захлестнет новая «географическая лихорадка», и вовсе легко. Я не могу исправить того, что мы натворили. Даже искупить. Но я попробую сделать в жизни что-нибудь толковое… ну и остаться в живых, конечно.

– Что ж… – Профессор вновь замолчал, собираясь с мыслями. – Не могу сказать, что проникся к вам симпатией, мистер…

– Я и не рассчитывал на это, профессор.

– Да, – согласился Обручев, – себя вы не щадили, не выгораживали.

– Правда, только правда и ничего, кроме правды, – процитировал Харлоу знаменитую судебную формулу. – Взамен я прошу лишь об одном: сохраните мою тайну до Владивостока.

– На этот счет можете быть спокойны, – устало вздохнул геолог. – Выдавать вас я не собираюсь. Однако у меня к вам будет встречная просьба: постарайтесь больше не попадаться мне на глаза!

Пасха в году от Рождества Христова 1909-м пришлась на двадцать девятое марта – тот самый день, когда канонерская лодка «Манджур» вошла в бухту Золотой Рог после пяти месяцев похода.

Бурные волны Босфора-Восточного сменились спокойными водами бухты, слева проплывал Эгершельд, а впереди, под Алексеевской горой, рыжели подвыцветшие за зиму шишаки Успенского собора, и далеко разносился колокольный звон над торопливо сгоняющим с лица постную мину городом.

Весна выдалась жаркая: снег уже сошел с сопок, земля подернулась зеленью. Пронзительное голубое небо пачкал дым из труб: в топках «Манджура» дожигали остатки взятого в Петропавловске угля. Вздрагивала под ногами палуба. Кричали настоящие, белые, беззубые чайки.

Дмитрий Мушкетов смотрел вокруг и не мог наглядеться. Самые обычные вещи представлялись упоительными истосковавшемуся взгляду. Вот пыхтит катер, вот бегут по берегу мальчишки, тыча пальцами в сторону проплывающего корабля, вот колышут ветвями липы – все это вымылось из памяти за время пути и переживалось теперь, как в первый раз, ярко и сладко. А опасные приключения на Земле Толля, наоборот, тускнели, приобретая взамен гибельного близкого блеска романтическую патину. «Еще немного, – подумал молодой геолог, – и я смогу заставить себя смеяться над пережитым. А то и написать об этом книгу. Мемуары. Пожалуй, смог бы поспорить с господином Буссенаром, если только добьюсь достаточной бойкости пера».

От раздумий о будущей литературной карьере его оторвало приглушенное «чвирр?».

– Нечем мне тебя угостить, Чик, – вздохнул Мушкетов. – Поклянчи у Талы лучше.

– Чвирр, – обиженно отозвался троодон, но не ушел: пристроился на теплой от солнца палубе рядом с хозяином, вытянувшись пестрой пернатой каплей.

За время пути оба троодона – Чик и Чирика – подросли, хотя и не так сильно, как можно было ожидать. По крайней мере, теперь у Мушкетова уже не екало сердце всякий раз, как шустрые звери выбегали на палубу, при мысли, что те могут выпасть за борт или подвернуться под ноги матросам: динозаврики не раз доказали свою смышленость и ловкость.

А еще геолог перестал опасаться, что кому-нибудь из нижних чинов придет в голову придушить бесценных зверей в отместку за пережитой ужас или гибель товарищей. Птенцы выглядели не просто безобидными: они пробуждали в людях атавистическое умиление, точно котята. Несмотря даже на то, что их стараниями с «Манджура» совершенно пропали крысы. Миленькое зеленоглазое создание одним ударом черного когтя вспарывало брюхо грызуну ростом с себя самого – и минуту спустя ластилось к людям. А люди отвечали им взаимностью. Обручев оказался прав, сам того не предполагая: пока что троодоны выказывали все задатки великолепных домашних животных. Если только с наступлением зрелости у них не испортится характер, как это бывает с хищниками.

– Ну что ты там улегся? – хмыкнул геолог, отшагнув от релинга. – Полезай на руки, баловень.

– Чвир!

Птенец взмыл по брючине вверх, как по древесному стволу, цепляясь тем же когтем-кинжалом. Обе уцелевшие пары штанов у геолога уже были издырявлены до неприличия, но восхитительное чувство тепла под тонким оперением, когда причудливо распростершееся на плече создание касалось крылом хозяйской шеи… пожалуй, стоило изодранных брюк.

– Кхм.

– Доброе утро, Владимир Афанасьевич, – промолвил Мушкетов, полуоборачиваясь.

Троодон недовольно чирикнул над ухом.

– Все нянчитесь со своим маленьким чудовищем, – проворчал старший геолог, опираясь о поручень.

В свободной руке он перекатывал на манер четок пару зализанных водой желтых камушков с грецкий орех величиной: топазы, понял Мушкетов, топазы из Жарковского ручья.

– Чик не чудовище, – полуобиженно отозвался он. – Чик хороший, Чик славный… Правда, малыш?

За время обратного пути характер Обручева испортился стремительно, радикально и необъяснимо. Ученый стал мрачен, сторонился людей и с неприкрытой враждебностью относился к птенцам троодона. Мушкетов же никак не мог убедить себя, что такая перемена связана с неприятным разговором, случившимся вскоре после отплытия, над головами только что вылупившихся динозавриков.

– А где ваша… – Обручев замялся, – ассистентка?

– Тала? В каюте, сражается с «Физической геологией». Я предлагал ей выйти на палубу, но… – Мушкетов почесал троодону тонкую шею. – Никогда не встречал студентки настолько целеустремленной. Да и студента тоже.

Немногие уцелевшие с «Фальконета» по-разному вписались в команду «Манджура». Из матросов кое-кто собирался сойти с корабля при первой же возможности и обустраивать свою судьбу как придется. Кто-то заполнил зияющие пустоты в штатном расписании, как бывший боцман Поэртена, вполне обжившийся в роли русского моряка. С языком у новоиспеченного кондуктора, правда, еще возникали проблемы, а располосованная шрамами смуглая физиономия смотрелась диковато, но дисциплина под его началом поддерживалась железная. Бывшие «невесты» тоже нашли себе занятие на борту. Что с ними будет, когда корабль вернется в порт, Мушкетов не очень представлял, но был отчего-то уверен, что выжившие в Геенне не пропадут уже нигде.

– Хм. – Обручев ожесточенно взъерошил пальцами бороду. – Студентки. А вы подумали, что с ней станет, когда мы сойдем на землю?