Книга Эпоха невинности. Итан Фром - Эдит Уортон

на Запад; теперь он понял, что им туда и доехать-то будет не на что. О том, чтобы взять где-то в долг, даже речи быть не могло: полгода назад он использовал свою единственную возможность занять денег под обеспечение, чтобы оплатить безотлагательный ремонт лесопилки; а он знал, что никто в Старкфилде не одолжит ему и десяти долларов без залога. Неумолимые факты подступили к нему со всех сторон и прижали к стене, как тюремщики, настигшие беглого каторжника. Выхода не было. Ему оставалось покорно отбывать пожизненное заключение – и единственный луч света, скрашивавший до сих пор его существование, должен был с минуты на минуту погаснуть.

С трудом он дотащился до постели и лег; все его тело словно налилось свинцом, и ему казалось, что он не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Судороги сводили ему горло, и слезы, подступая к глазам, немилосердно жгли веки.

Пока он лежал без сна, окно напротив постепенно светлело и обозначилось в темноте мерцающим квадратом лунного неба, который прорезала наискось узловатая ветка яблони, той самой, под которой летними вечерами любила сиживать Мэтти, – он часто заставал ее там, возвращаясь с лесопилки домой. Туманные испарения, нависавшие над землею после дождя, вспыхнули в лунном зареве и мало-помалу выгорели дотла; луна плыла теперь в сквозистой, незамутненной синеве. Опершись на локоть, Итан наблюдал, как светлеет и хорошеет окрестный пейзаж – луна, словно умелый скульптор, придавала ему форму и поворачивала выгодной стороной. Нынче ночью он обещал взять Мэтти покататься на санках – и небесный фонарь был к их услугам! Он глядел на сверкающие под луной склоны холмов, на отороченный серебристой каемкой силуэт дальнего леса, на призрачно-лиловые зубцы гор на фоне неба – и думал, что природа нарочно выплеснула на землю всю эту красоту – будто в насмешку над его безутешным горем…

Наконец он задремал и проснулся от холода: на дворе занимался рассвет. Он продрог до костей и, к своему стыду, отчаянно проголодался. Протерев глаза, он подошел к окну. Над туманной полосой полей, проглядывающей сквозь ломкие черные силуэты деревьев, багровым диском всходило солнце. «Сегодня Мэтти здесь последний день», – подумал он, но, как ни силился, не мог себе представить, что теперь здесь будет без нее.

Вдруг у дверей послышались шаги, и в комнату вошла Мэтти.

– Ох, Итан, неужто ты всю ночь тут пробыл?

Она выглядела такой худенькой и жалкой в своем невзрачном платьишке, и хотя на плечи она накинула малиновую шаль, лицо ее в сером утреннем свете казалось бледным и бескровным. Он стоял перед ней, не говоря ни слова.

– Ты, наверно, совсем закоченел, – продолжала она, устремив на него грустный, потерянный взгляд.

Он сделал шаг ей навстречу.

– Откуда ты знаешь, что я тут ночевал?

– Да я, когда ложилась спать, слышала, как ты спускался вниз… а потом всю ночь лежала слушала, но ты так и не вернулся.

Итан взглянул на нее, не в силах выразить переполнявшую его нежность, и сказал:

– Пошли на кухню, я затоплю.

Он принес уголь и растопку, освободил плиту от всего лишнего и разжег огонь. Когда от печки потянуло теплом и на кухонном полу заиграл первый солнечный луч, его мрачные мысли стали понемногу рассеиваться. При виде Мэтти, хлопочущей на кухне, как всегда бывало по утрам, он просто не мог поверить, что вся эта привычная обстановка будет продолжать существовать без нее. Он решил, что, скорее всего, преувеличил серьезность Зениных угроз, что утро вечера мудренее и она наверняка успела одуматься.

Он подошел к Мэтти, которая стояла, наклонившись над плитой, и положил руку ей на плечо.

– И ты не беспокойся, хорошо? – шепнул он, с улыбкой заглядывая ей в глаза.

Она радостно вспыхнула и ответила тоже шепотом:

– Хорошо, Итан, не буду.

– Все еще уладится, вот посмотришь, – пообещал он.

Она промолчала – только вскинула и опустила ресницы, а Итан спросил:

– Сегодня она тебе ничего не говорила?

– Я ее сегодня еще не видела.

– Вот и ладно. А увидишь – тоже поменьше внимания обращай.

Отдав ей это распоряжение, он вышел и направился в коровник. По дороге он увидел сквозь утренний туман, что от ворот шагает Джотам Пауэлл; день начинался как обычно, и это окончательно укрепило его уверенность в том, что все будет хорошо.

Вдвоем они принялись чистить стойла; потом Джотам остановился перевести дух и, опершись на вилы, изрек:

– Днем на станцию Дэн Берн поедет, дак пускай он сундук заберет. Без сундука-то оно способней будет.

Итан остолбенело уставился на своего помощника, а тот как ни в чем не бывало продолжал:

– Мэтти велено к пяти часам свезти. Миссис Фром сказала, что новая в пять приедет, ну и того, надо поспеть, а уж Мэтти сядет на шестичасовой, на Стамфорд, значит.

Кровь застучала у него в висках, и он не сразу нашел в себе силы ответить:

– Насчет Мэтти ничего еще окончательно не решено.

– Вон как? – равнодушно отозвался Джотам, и оба снова принялись за работу.

Вернувшись в дом, они застали женщин за завтраком. Зена в это утро была необычайно деятельна и оживлена. Она выпила две чашки кофе, выскребла из миски и бросила кошке остатки вчерашней запеканки, потом встала, подошла к окну и стала отщипывать с герани в горшке засохшие листья.

– А вот у тетушки Марты на цветах ни одного желтого листочка нету… Конечно, если за растением не ухаживать, оно зачахнет, – произнесла она задумчиво и, повернувшись к Джотаму, спросила: – Так в котором часу, ты сказал, поедет Дэниел Берн?

Джотам кинул нерешительный взгляд на хозяина.

– Обещался около полудня, – пробормотал он.

Зена повернулась к Мэтти:

– Сундук у тебя такой тяжелый, что его на санях не увезти; я договорилась – Дэниел Берн заедет и свезет его на станцию.

– Большое спасибо, – ответила Мэтти.

– Вот и отлично, только сперва посмотрим, все ли вещи в доме на месте, – невозмутимо продолжала Зена. – Я недосчитываюсь одного сурового полотенца, и еще я давно хотела спросить, куда ты задевала ящичек для спичек, что всегда у меня в зале лежал, за совиным чучелом.

С этими словами она вышла, Мэтти последовала за ней, и когда мужчины остались одни, Джотам кашлянул и пробурчал:

– Надо, значится, сказать Дэну, чтоб заехал.

Покончив с утренними делами по хозяйству, Итан сказал Джотаму, что ему надо в Старкфилд и чтобы к обеду его не ждали.

Бунт снова закипал в его душе. То, во что с трудом верилось при трезвом свете дня, все-таки произошло: изгнание Мэтти превратилось в близкую реальность, а ему предстояло быть беспомощным свидетелем – иными словами, играть самую жалкую роль. Его мужское достоинство было втоптано в грязь, а при мысли о том, что о нем подумает Мэтти, ему становилось совсем скверно. В нем боролись разноречивые побуждения, от которых голова шла