Книга Сломанный меч - Толеген Касымбеков

перезимуем, наберем войско, а на будущий год весной хлынем на равнину в одно время с весенними водами. Если нам удастся это осуществить, повелитель, тогда нечего бога гневить. Подумайте сами…

Тесть Исхака Музафарша возражал Абдылла-беку, но не по существу. Он тоже предлагал уходить, только в другом направлении — на Каратегин, откуда его самого изгнал в свое время его же брат Раим. Теперь Музафар надеялся при помощи оставшейся у Исхака военной силы в пять тысяч человек вновь захватить Каратегин и поставить Раима на колени.

— Прекрасная земля наш Каратегин. Богатая земля. Мы проведем там зиму, отдохнем, а весной, как хорошо сказал бекзада, вместе с полой водой хлынем на равнину. Не менее двадцати тысяч войска наберем мы в Каратегине, плохо ли вернуться с таким войском в Фергану?

Советник Мадамин возражал им обоим:

— Хорошо, уйдем мы в Ош и потом в горы либо подадимся в богатый Каратегин, подумайте, повелитель, на что мы обречем оставшийся здесь, на равнине народ? Можем ли мы бросить его на произвол жестокой судьбы? Простите, о счастливый повелитель, но, по нашему мнению, поскольку столица страны Коканд, нам не следует покидать его. Оставшись в Коканде, мы явимся опорой и надеждой для всего народа и, возможно, продолжим борьбу против проклятого Насриддина, против жестокосердного угнетателя-губернатора.

У всех трех точек зрения нашлись сторонники. Споры шли долго. Исхак, тихонько поглаживая сломанную ногу, посматривал на спорящих исподлобья; подозрения обуревали его, в нем бушевала ярость, сходная, должно быть, с той, которая охватывает загнанного и раненого зверя. "Кто стал предателем? Один из тех, кто сидит здесь, рядом со мной, и произносит ласковые, дружеские слова, один из них предатель. Кто же?.."

Он остановил свой взгляд на Абдылла-беке. "Нет, если я стану подозревать смелого сына нашей благородной Курманджан-датхи, кому же я могу доверять? Кто тогда достоин веры? Нет…" Потом глазам его встретился Музафар-ша, тесть. "Этот слишком тесно связал свою жизнь с моей". Момун-саркер… Бекназар-батыр… "Нет, нет… Эти двое вернее, чем мои собственные глаза". Мадамин. Советник Мадамин. "Почему он так горячится? Чего кипятится? Какая у него здесь печаль? Нет, советник мой сказал правильно. Что будет с моим народом, которому я стал повелителем в хорошие времена и который хочу бросить в тяжелые дни, спасая собственную жизнь?" Исхак старался успокоить себя, но не мог отвязаться, не мог избавиться от терзавшей его мысли: "Кто предатель?"

Он сам говорил последним.

— Советник, — начал он устало, — вы сказали верно, нехорошо покидать народ на произвол жестокой судьбы. Но что же делать, у нас нет иного выхода, и если мы совершим необдуманный поступок, то вот бекзада прав, мы потеряем ядро нашего войска. Разумно ли, правильно ли это?

Мадамин побагровел и умолк.

— Все в воле божьей, — сказал кто-то. — Без его соизволения и волос с головы не упадет.

— Ну что же, двинемся в Каратегин, пожалуй, это самое правильное, уважаемые, — высказал свое решение Исхак.

Музафар-ша взыграл духом. Ему уже мерещилось, что Каратегин в его руках. Так или иначе, а станет он бием над Каратегином. Ведь именно эта цель была для него самой желанной и сокровенной.

Сторонники иных двух решений вынуждены были согласиться с тем, что принял Исхак, А он снова и снова обводил пристальным взглядом всех. "Кто же он, кто?.."

Абдылла-бека Исхак отделил. Приказал ему и его отряду идти по направлению к Ошу. Занять Гульшаа, перезимовать и начать исподволь собирать войско, готовиться к походу. Советник Мадамин и возглавляемые им кокандцы вид имели недовольный, — прямо-таки собаки, неожиданно посаженные на цепь, но ослушаться ханского приказа не могли и беспрекословно согласились следовать за Исхаком.

— Бог тебе поможет, Исхак! О нас не думай, поступай, как надо. Хотел бы я ранней весной получить от тебя известие, — сказал Абдылла-бек, обнимая Исхака на прощанье.

Исхак с двумя тысячами войска, с караваном из трехсот верблюдов, на которых нагрузили и пушки, пошел в Каратегин.

Дорогой он все раздумывал. "Решился я идти в Каратегин. Правильно это? Кажется, что так. Народ в Каратегине простосердечный, в междоусобицах не участвовал. Он последует за священным знаменем. А что Ош? Там Абдылла-бек. Этого достаточно. Но ведь и в долине остался народ. Что если и в самом деле занять Коканд, сидеть во дворце? А где силы на это? С одной стороны наседает Кудаяр, с другой — его щенок Насриддин. И разве выдержат стены Коканда огонь орудий Искебула-паши, разве могут они устоять под этим огнем? Тогда зачем же звать нас в Коканд? — Исхак натянул поводья. — Погоди, так вот что предлагал Мадамин!"

Свернув на обочину, он остановился и оглядел ту часть отряда, что двигалась позади. Саркеры начали спешиваться. Никто не спрашивал, зачем остановились, а Исхак молчал. Он все смотрел туда, назад. Вот показался и советник Мадамин, вялый, подавленный. Вид его усилил подозрения Исхака. Угрюмо сдвинув брови, он ждал, пока Мадамин сойдет с коня. Не выдержал, крикнул:

— Эй, ты! Иди скорей!

Мадамин приостановился в растерянности.

Исхак указал на него пальцем:

— Эшмат, взять его!

Третье предложение было предательским, решил Исхак. Оно исходило от кокандцев. Мадамина и еще человек двадцать преданных ему людей обыскали и ничком уложили на снег.

— Советник, — сказал Исхак, наклоняясь с коня. — Кто тебе дал совет заманить нас в Коканд? Подумай о своем спасении. Говори правду.

Дрожащий от холода Мадамин молчал, стиснув побелевшие губы, сощурив глаза. Эшмат хлестал его плетью, но он только стонал.

— Это что? — Исхак показал ему найденную у одного из обысканных в сапоге записку, под которой стояла печать Абдурахмана. — Читай! Чья это печать?

Мадамин плюнул кровью и резко отвернулся. Он был готов к смерти.

— Ну, не говорил разве я? — Исхак, задохнувшись от гнева и горечи, не мог больше произнести ни слова и поскакал прочь.

А тех двадцатерых прирезали, как овец. Распустились на холодном белом снегу жаркие красные цветы.

Войско двинулось дальше.

Пошел густой снег, начался буран. Снег слепил глаза, набивался за одежду. Кто постарше, кого уже не грела кровь, не могли ехать верхом. Спешившись, вели коней в поводу, чтобы и самим быть в движении, согреваться. На верблюдах сидели женщины и дети; они кутались в одежду с головой, и снег постепенно засыпал их, превращая в белые бугорки. Сдавленно ревели измученные животные.

Исхак был среди людей и терпел то же, что и они. Он, правда, не чувствовал холода, тяжкие, тревожные мысли вихрем кружились в разгоряченной голове. Он задавал сам себе десятки вопросов и не мог ни на один ответить, и мучился