Книга Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн

в голову, что состояние, в котором пребывал Брежнев в последнее десятилетие своей жизни, заслуживает скорее сострадания, чем насмешки. В моих тогдашних глазах это особое состояние сознания сообщало ему не только комизм, но и величие.

Трансформация произошла с ним в 1972 году. Мне тогда было шесть лет, поэтому в мое сознание Брежнев вошел уже «воспарившим», полубожественно отстраненным. Впрочем, иногда сквозь черно-белый телевизионный экран можно было наблюдать, как фрагментами, осколками просвечивает и посверкивает сквозь него прежний Брежнев – жизнерадостный гурман, любвеобильный любимец женщин, чернобровый обаян.

Не так давно, а именно летом 2019 года, я словно бы познакомился с Брежневым заново. Тем летом, живя в подмосковном поселке Николина Гора, я часто зависал у своего друга Вовы Липницкого на даче, которую построил его дедушка Суходрев. И там, на этой прекрасной и волшебной даче, я вдруг встретился с иным Брежневым – таким, каким был он до своего преображения в 1972 году. Произошла эта встреча благодаря самодельным фотографическим альбомам Суходрева.

Суходрев был значительной фигурой. Главный переводчик сначала Хрущева, потом Брежнева, затем Горбачева. В течение многих лет своей сверхответственной деятельности он изготовлял невероятные альбомы, вклеивая туда фотодокументацию всех важнейших правительственных переговоров и мероприятий, в которых он принимал участие в качестве переводчика. При этом он выбирал фотографии неформальные, живые – те, которые, как правило, не попадали в газеты и в официальные фотоотчеты. Фотографии в альбомах Суходрева сопровождаются короткими его собственными комментариями. Таких альбомов он сделал штук тридцать. В том числе имеется целая полка альбомов, посвященных Брежневу: Леонид Ильич с Киссинджером на охоте, тусовки в Белом доме, в Индии, Египте, Китае, на Кубе… На этих великолепных фотографиях Брежнев меня просто очаровал. Миф о советской скованности развеялся в пыль: Брежнев танцует, Брежнев целуется взасос со всеми подряд, Брежнев хохочет, лукавит, иронизирует, флиртует. Образ витальный, дико обаятельный, игривый. В общем, роскошный.

Думаю, брежневский период, необдуманно названный «застоем», был достаточно ценным во многих отношениях. И вот этот период закончился. И я сидел в темном кинозале на вилле бывшего министра и смотрел хронику того года, который стал последним для Брежнева и его эпохи. Вокруг меня сидели люди, у которых не было причин испытывать к Брежневу теплые чувства, хотя многие из них знали его лично. Во всяком случае, хозяин виллы Галушка, будучи министром иностранных дел Чехословакии, конечно, не раз встречался с Брежневым. Мы смотрели кадры погребального церемониала на Красной площади – мир цепенеющий, уходящий не без величия. Но потом замелькали другие кадры: война на Фолклендских островах, война в Афганистане, резня в Бейруте, старое голливудское лицо Рональда Рейгана. Менахем Бегин в образе скромного советского инженера в крупных очках. Военное положение в Никарагуа. Френсис Пим сменяет лорда Каррингтона на посту министра иностранных дел Великобритании. Казнь убийц Анвара Садата в Каире. Беспорядки в Гданьске. Затопление аргентинского крейсера «Генерал Бельграно». Папа Римский служит мессу вместе с английскими и аргентинскими епископами. Ирано-иракская война.

Люди, как у них заведено, убивают, калечат и терзают друг друга. Одновременно поют песни, строят дома, совершают научные открытия, пишут музыку, романы и картины, устанавливают спортивные рекорды. Что ты будешь с ними делать? Хочется по-старушечьи подпереть подбородок кулачком и глядеть на них, сокрушенно покачивая головой. Ох, шебутные… Все куролесят, и нет на них никакого угомону.

Глава пятидесятая

Сватовство майора

Вспомним об иконописном отроке по имени Алешенька Литовцев. Выше мне случилось упомянуть, что этот юноша несколько раз сыграл значительную роль в моей судьбе. В предшествующих главах романа я уже предоставил любезному читателю два примера такого судьбоносного участия. Шаловливо-хулиганский срыв спиритического сеанса в подвале дома творчества «Малеевка», инициированный Алешенькой, стал предвестием моего глубокого погружения в стихию спиритизма. Затем благодаря алешенькиной мамаше я поступил учиться в легендарную школу № 127 в Дегтярном переулке. Этими двумя важными моментами литовцевское влияние на биографический узор моего существования не ограничилось. Так вышло, что я чуть было не женился по его милости. Впрочем, все же не женился, но сделал одной девушке предложение руки и сердца. Причем находился я в тот момент в таком особенном состоянии, что немедленно забыл о своем предложении.

Случилось это в мае 1989 года, незадолго до того, как стукнуло мне двадцать три. Как-то раз я сидел у себя дома на Речном вокзале, и тут ко мне зашел в гости Литовцев. С восторгом он стал рассказывать мне об одном химическом препарате, превознося его на все лады. Он пылко утверждал, что я просто обязан отведать этот эликсир. Сразу скажу, что речь зашла о препарате, настолько опасном для человеческого здоровья, что даже не хочу называть его по имени. Но я был той весной оголтелым экспериментатором, поэтому сразу согласился испробовать зелье, вызвавшее восторг в сердце Алешеньки. Мы договорились, что на следующий день, часа в два дневного времени, он зайдет ко мне с препаратом и я испробую хваленое вещество.

На следующее утро я уже ничего не помнил о нашей договоренности. Поэтому слегка вздрогнул, когда ровно в 14:00 раздался дверной звонок. Обычно я принимал гостей в более поздние часы. В этот же ранний (по моим тогдашним представлениям) час мне вовсе не хотелось ни видеть Литовцева, ни дегустировать неведомый препарат. Ругая себя за то, что договорился с ним, я нехотя поплелся открывать дверь, за которой ожидал увидеть знакомый мне иконописный лик. Каково же было мое изумление (быстро переходящее в ужас), когда в мою квартиру влилась целая вереница персонажей, причем один другого чудовищнее. Первым вдвинулся в тесную прихожую шкафообразный парень (вскоре выяснилось, что зовут его Саша), чей гипермассивный торс обтягивала тельняшка, излучающая едкий смрад такой мощи, что я чуть не пошатнулся. Он улыбался во весь рот, выказывая единственный зуб, чьим наличием, по-видимому, гордился. Толстые руки его покрывали татуировки. За Сашей шагал высоченный и как бы высушенный пацан, чья маленькая головка почти достигала до потолка. Лет не более девятнадцати, но личико истерзано жизнью настолько, что не удавалось рассмотреть его черты. Это был Митя. За Митей показался Артурчик – расхлябанный, непостижимо надменный. Когда он изящным жестом отбрасывал с лица длинные немытые потоки своих черных волос, обнажалась мордочка высокомерного мертвеца, снисходительно взирающего на мир из невидимой могилы.

Замыкал гирлянду Алешенька Литовцев в красной куртке с начисто оторванным рукавом. Свежеоторванный рукав привольно лежал у него на плече, а под глазом красовался молодой фингал. Оказалось, на подходах к моему дому он зацепился с каким-то чувачком, в результате пострадали рукав и глаз.

Я взирал на моих гостей потрясенным взором: столь фактурных ребят я, пожалуй, прежде не встречал на своем жизненном пути. Но уже через несколько минут я перестал думать о том, насколько яркими персонажами порою радует нас жизнь.

Через несколько минут я лежал в своей комнате один (ребята возились на кухне) и внимал органной фуге Баха. Все мое тело изнутри омывал аромат горной фиалки. И весь мир состоял из одной лишь безграничной свежести: даже старые книги в шкафах моей комнаты казались новорожденными, а маленькая икона на стене, изображающая усекновение главы Иоанна Крестителя, настолько пропиталась теплым солнечным светом, что даже усекновенная глава обернулась лепестком благоухающего цветка. Хохот радости застывал на моих губах, скованный восторженным изумлением. Я вышел на балкон – волшебный майский день предстал передо мной. Соки, бегущие по капиллярам зеленых листьев и древесных стволов, струились сквозь меня, перемешанные со светом. Никаких галлюцинаций, одна лишь свежая ясность, как в детстве во время долгих скольжений на лыжах сквозь заснеженный лес. Сердце вырабатывало любовь в таких необузданных объемах, что я ощутил совершенную необходимость увидеть перед собой прекрасное девичье существо. Я тут же позвонил одной своей приятельнице и назначил ей свидание в центре города. Я оделся во все белое – белая рубашка, белоснежные штаны,