Книга Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

его определению, походил на досуг, предоставленный отдыхающему в темнице, куда проходил тусклый отблеск света, исходящий от посиневшего снега.

Если летом Прохор Матвеевич, открыв окна собственной квартиры проникал таким образом в непосредственность природы, то зима сокрывала природу потускневшими окнами, и для внедрения в тайны дум природы были потребны соответствующие выходы на прогулки…

Размышляя о зиме, Прохор Матвеевич, открыв окна собственной квартиры, проникал таким образом в непосредственность природы, которую она сама засыпала снегом и заковала морозом. Поэтому, приходя с должности, Прохор Матвеевич в коридоре чисто-начисто обметал с валенок снег, а входя в комнату, снимал их с ног, отдавая Клавдии Гавриловне для просушки в печи.

Прохор Матвеевич проникся уважением к суровости зимы, принесшей свои достоинства: дома он был утеплен тихим уютом, на морозе же освежалось его плотное лицо.

Неким образом он даже оживился в движении и тверже наступал на снег, чтобы четче были хрустящие отзвуки.

В Комбинате общественного благоустройства он стал проявлять веселость нрава и однажды одобрительно потрепал по плечу Григория Камчадала, танцевавшего гопака в учрежденческом коридоре, несмотря на служебное время.

— Ты, Соков, разве меня не узнал? — обрадовался Камчадал.

— Личности не припомню, но пляску одобряю…

— Как так: ведь я же тебя в местной прессе прокатил!

Григорий Камчадал даже от удовлетворения пошел вприсядку, но, выбросив всего шесть колен, заметил отсутствие людей вообще и Прохора Матвеевича, в частности.

— Вот тебе и на! Для кого же я плясал? — обиделся Камчадал.

Чтобы угомонить сердечную боль, нанесенную обидой, Камчадал, проходя мимо директорского кабинета, погрозился кулаком в сторону двери.

— Знаешь ли ты, почему я плясал? Может быть, я это делал для выяснения твоей директорской зоркости!

Камчадал оробел и застыдился собственной лжи; в действительности он плясал от радости, по случаю троекратного перевыполнения комсомольской ячейкой намеченного плана.

Камчадал остановился перед стенгазетой и подумал о заметке, которую решился написать под скромным заголовком:

«Директор не узнает своих служащих!»

— Ага! Это ты! — воскликнул Камчадал, заметив проходившего по коридору Степана Барабулю.

— Натурально я! — согласился Барабуля.

— Ай еще очерк думаешь написать?

В свежем номере местной прессы, действительно, появился очерк Барабули о предстоящей постройке металлургического гиганта, строительство которого поручено Комбинату общественного благоустройства.

— Разве ты читал мой очерк? — удивился Барабуля.

— Я читаю газеты до прихода на службу. Вестимо, прочел и очерк.

— Как находишь?

— В общем ничего, но пробелы есть.

— Именно? — забеспокоился Барабуля.

— Недостаточно подчеркнута ведущая роль комсомола…

…Покидая случайно встретившихся в коридоре лиц, автор оставляет их для продления дальнейшего разговора.

Автор уже ощущает в свою сторону неудовлетворительный взор Григория Камчадала. Но автор, ссылаясь на зрелость возраста, опускает занавес юности, предоставив ее в законное право Камчадала. Сам же автор продолжает теребить своего сверстника — Прохора Матвеевича Сокова.

Камчадал не совсем прав, упрекая предстоящей заметкой директора в неузнавании служебных лиц. В первоначальные дни директорской должности Прохор Матвеевич называл служебных лиц (тогда немногочисленных) по имени и отчеству, допуская таковых к обязательному рукопожатию, не подавая, правда, руки тщедушным ввиду огромности по толщине пальцев и неохватимому объему ладони. Однако с недавнего времени, когда Комбинату общественного благоустройства было поручено построение металлургического гиганта, Прохор Матвеевич постепенно отвыкал от обязательного рукопожатия: ввиду ведущей роли в промышленности комбинат расширялся, и понадобилось бы два часа времени, чтобы стоять у барьера с приподнятой рукой, предоставляя для пожатия служебным лицам, тянувшимся в очереди.

Комбинат общественного благоустройства разрастался помимо и вопреки воле Прохора Матвеевича, как и текло всякое движение, обходившее его. Прохору Матвеевичу следовало бы возглавлять учреждение, но он, не зная, каким образом следить за движением, возглавляя таковое, восседая на вершине, как ворон на церковном кресте, каркая в предвестьях непогоды…

Текущей зимой Прохор Матвеевич замолк и, затаив сомнение, аккуратно высиживал в кабинете положенное время. Он увлекался письменностью по части просмотрения черновых проектов общего планирования, представляя их переписанными набело для окончательного редактирования Марка Талого.

У Марка Талого была ясная голова, и он, стоя в центре хозяйственных наплывов, распределял ускоренное течение по соответствующим каналам, как досужий поливальщик огорода, управляющий обильными потоками вод, исходящих от мощного чагиря.

Зима сближала Прохора Матвеевича с Марком, сидевших над перспективами сообща и пользуясь удобством текущей стужи.

Зимние дни начинались темными утренними часами, заканчиваясь при электрическом свете: Прохор Матвеевич полюбил и сумерки, способствующие углублению его сомнений…

…В середине зимы Прохор Матвеевич воспользовался нормальным днем выхода, чтобы полностью обследовать время и распознать, не наступили ли вечные сумерки на обширной вселенной, чтобы утихомирить возросшее сплошное движение?

Прохор Матвеевич вышел на прогулку по обычному правилу, сопровождаемый супругой, и оказалось, что над Талый-Отстегайском по-прежнему светит солнце и к тому же отсутствует облачность.

Одолеваемый сомнениями по поводу предстоящего осуществления перспектив, Прохор Матвеевич приметил, что солнце спустилось ниже и греет оно гораздо слабее.

— Ты, Клашенька, обратила на это внимание? — довел он свои мысли до слуха жены.

— В детстве обращала и сомневалась, теперь же уверовала, что так и должно…

— Должно-то оно должно, это я понимаю, но почему? — допытывался Прохор Матвеевич.

— Солнце, Проша, — предмет органический, — оно тоже другой раз любит прохладное место. Вот и подошло оно поближе к Северному полюсу, — рассудила Клавдия Гавриловна, что-то припомнив из научных данных.

— Я в науках, Клашенька, в точности не утвержден, а ласковое слово люблю, — вздохнувши засвидетельствовал он.

Они спускались под гору, на соковский мост, обоюдно уважаемое место. Прохор Матвеевич заметил, что в Отстегайке по-прежнему струилась вода, испускаясь густым паром. Отсегайка в пределах города не застывала в движении, так как в ее русло вливались горячие фабрично-заводские стоки.

Фабрики и заводы, расположенные на берегу, всасывали тихие воды Отстегайки и отдавали их обратно лишь по обработке пара и после того, как они омывали обильные растворы химических покрасов.

Вся же струившаяся зимняя вода была прозрачная, и Прохор Матвеевич с моста рассмотрел песчаное дно. Он обрадовался, что на этом месте природа не замирает и не нарождается, а просто струится.

— Тихий темп, но беспределен, — сокрушенно произнес Прохор Матвеевич.

Вздрогнули надолбы, и супружеская чета, напугавшись, отклонилась от перил. Супруги сошли с моста, и, осмотревшись, Прохор Матвеевич приметил, что по мосту полз обоз, груженный кирпичом, и передние сани, сошедшие в раскат, ударялись о перила.

Оказывается, простые сани, пребывающие в движении, помешали его тихой мечте об исчезнувшем премудром пескаре, заморенном процессами химических брожений…

Прохор Матвеевич с возвышенного места посмотрел на ближайшие городские окрестности и будто бы в первый раз обнаружил целостность скупого зимнего пейзажа.

Над Талый-Отстегайском струился прозрачный день, и миллиарды блесков, искрящихся от преломления лучей на снежных пустырях, венчали