Книга Северный крест - Альманах Российский колокол

были понятны лишь избранным, а вот идея о том, что дьявол хороший, а бог плохой воспринималась с легкостью даже самыми глупыми головами. Таким образом, гностицизм вырождался в сатанинские культы, ничего общего, кроме поверхностного сходства с ним не имеющие»[96]. Своего предѣла это достигаетъ въ творчествѣ А.Кроули и послѣдователей его (которые часто разумѣютъ себя за гностиковъ), въ коемъ происходитъ всесмешеніе (подъ видомъ высшей мудрости) – ради погубленія и окончанія даннаго эона: вавилонская блудница оказывается женою, облеченной въ Солнце, чаша, исполненная мерзостей и нечистотъ, – Граалемъ. Сказанное, отмѣтимъ, опредѣляетъ положеніе гностицизма и, скорѣе, уровень его послѣдователей послѣ его смерти какъ широкаго явленія, но не высвѣчиваетъ причинъ его смерти (авторъ цитаты – на сторонѣ ортодоксіи); ну не отъ своей же сложности онъ погибъ, несмотря на всѣ попытки иныхъ ортодоксовъ выставить дѣло подобнымъ образомъ! Куда благороднѣе Бердяевъ, который подъ гносисомъ какъ таковымъ разумѣетъ «знаніе, основанное на откровеніи и пользующееся не понятіями, а символами и миѳами; знаніе-созерцаніе, а не знаніе-дискурсъ. Это и есть религіозная философія или теософія»[97].

Гностицизмъ[98] (отъ греч. «gnosis» – знаніе) – въ первую очередь особаго рода – акосмическій – настрой души, внѣвременный и не узко-историческій (раннехристіанскій), а потому возможный въ любыя эпохи (какъ и всё подлинно религіозное), ученіе, возникавшее въ разныхъ частяхъ свѣта и въ разныя эпохи: это и собственно синкретическій восточный гностицизмъ первыхъ гностиковъ (Василидъ, Валентинъ, Маркіонъ и пр.), представляющій собой, быть можетъ, подлинное благовѣстіе Христа (см. книги И.Евлампіева по данной темѣ), равно и луріанская каббала, равно и шиваистскій тантризмъ, и поздній даосизмъ. Нѣтъ гностицизма безъ рѣзко-очерченныхъ, заостренныхъ: акосмизма и (абсолютнаго) дуализма (противоположеніе духа и плоти, жизни и смерти, добра и зла, свѣта и тьмы). Гностическій духъ помимо сего такъ или иначе проявлялъ себя и у мистиковъ (Беме, Экхартъ) и позднѣе у философовъ (В.Соловьевъ и пр.); не канонически гностичны, но вполнѣ акосмичны философія Шопенгауэра, творенія Чорана. Гностицизмъ – это экзистенціализмъ: до экзистенціализма. Но не самозамкнутый и затерянный міромъ въ мірѣ и имъ оглушенный атеистическій экзистенціализмъ, который есть не столько философское ученіе, сколько исторія одной болѣзни, ибо гностицизмъ вѣдаетъ исходъ, пути выхода изъ міра тьмы, изъ дольнихъ мороковъ; общимъ для обоихъ, однако, является экзистенція, поставленная во главу угла. Чѣмъ, если не экзистенціализмомъ, является заброшенность въ міръ, въ хаосъ и матерію, затерянность въ нихъ, неминуемая осиротелость души и отчужденіе, трепетъ, страхъ и ужасъ, которые, будучи опознаны какъ зло, – прорываются и изживаются (въ отличіе отъ потеряннаго классическаго экзистенціализма) – пневматикомъ во имя себя, Невѣдомаго Бога и высшихъ, горнихъ сферъ: милостью знанія, причастностью къ нему, когда познающій, познавая, познаетъ самого себя и познаваемое, порывая всё болѣе и болѣе со слѣпотою, изживая её, очиститься отъ которой – прозрѣть – и есть первѣйшая задача гностика; но, по мудрому слову Экклезіаста, «во многой мудрости – много печалей, и кто умножаетъ познанія, умножаетъ скорбь» – уже поэтому гностицизмъ не обѣщаетъ счастья, но содѣлываетъ прозрѣвшимъ; прозрѣвшій жительствуетъ не какъ человѣкъ плоти, но какъ человѣкъ духа; здѣсь нѣтъ грѣха, порою нѣтъ и таинствъ: здѣсь единое спасеніе – знаніе: знаніе какъ спасеніе и спасеніе какъ знаніе. Подобаетъ ли называть экзистенціализмомъ экзистенціализмъ атеиста Сартра, занятаго злободневнымъ, видящаго всюду хаосъ, который если и можетъ быть прорванъ, прорѣзанъ, то только сильною личностью, творящей во имя будущаго и человѣчества, словомъ – во имя малыхъ сихъ, во имя товарищей, а гностицизму отказать въ этомъ именованіи? Къ сказанному: гностицизмъ антиправославенъ и – шире – антиортодоксаленъ. Онъ отрицаетъ міръ, его краски, сферы чувственныя, матерію; онъ полонъ пессимизма, ни во что не ставитъ то, что обычно понимаютъ подъ цѣльностью (якобы уже – отъ вѣка – обрѣтенной), столь лелѣемой православіемъ, которое занимается ничѣмъ инымъ какъ духовнымъ оскопленіемъ.

Гностицизмъ въ широкомъ смыслѣ – ученіе восточное, но не этимъ ли восточнымъ духомъ всегда былъ – въ своихъ лучшихъ представителяхъ – пропитанъ Западъ, который еще со временъ Греціи архаическаго періода не просто жилъ, но жилъ свободно и лучшими своими представителями выходилъ – впервые за нулліоны лѣтъ существованія Вселенной – на мета-уровень: человѣкъ, познающій человѣка (букашку, планету, звѣзды – словомъ, всё)? Ибо безъ извѣстнаго пессимизма и пребыванія умомъ и сердцемъ надъ міромъ – никакое подлинное и цѣльное познаніе невозможно. Какъ я писалъ въ "Rationes triplices I": "Духъ даруетъ безстрастность: за счетъ красокъ дольней жизни (выше говорилось: духъ если и есть средство избѣжать страданій, то оно же и средство избѣжать счастья); чѣмъ больше духа, тѣмъ меньше красокъ, равно и чѣмъ больше красокъ, тѣмъ меньше духа: всё живое, кромѣ людей духа, потому и пребываетъ во страстяхъ, что имѣетъ въ себѣ недостатокъ духа, но въ слѣпотѣ своей наличіе духа оцѣниваетъ какъ наличіе слабости; и высвободиться изъ лона страстей оно не можетъ вовсе не потому, что оно слабо: въ подобномъ бытіи краски, страсти и всё прочее, къ дольнему относящееся, суть путы, клейкая лента, ярмо, ошейникъ раба. Духъ – противоположность и плотяного счастья, и плотяного страданія. Духъ есть богатство: бытія надъ жизнію, оно – пелена: между Я и дольними сферами. Духъ – volens-nolens – связанъ съ акосмизмомъ. Акосмизмъ, воспринимающійся малыми сими какъ старческое брюзжаніе, какъ олицетвореніе слабости, какъ нѣчто, противоположное (мужской) привлекательности, на дѣлѣ есть не беззубая старость и не не налившаяся еще сокомъ жизни юность (словомъ: это не бѣгство и менѣе всего бѣгство), не неудавшееся бытіе неудачника, озлобленнаго, проклинающаго всѣхъ и вся въ беззубой своей желчи, убогаго въ своемъ отрицаніи, не ресентиментъ, но вольный выборъ быть выше міра, что и рождаетъ подлинное величіе подлиннаго акосмиста. И мнѣ неизвѣстно величіе подлинное внѣ вѣяній акосмизма. – Поистинѣ: космизмъ, рабство у жизни, прозябаніе въ когтяхъ у жизни есть нищета. Такъ нищій цѣпляется за послѣдніе гроши, а истомленная голодомъ собака – за обглоданную кость. Малые сiи – рабы и служители – обречены отъ вѣка и до вѣка быть подчиняемы «ища, чему послужить». Акосмистъ, напротивъ, чрезмѣрно богатъ: онъ усталъ отъ богатства; въ жестѣ благороднаго презрѣнія, кое есть слѣдствіе высоты души, бросаетъ онъ во прахъ жизнь свою: отъ пресыщенности. Быть опьяненнымъ міромъ (хотя бы тою же природою) и быть опьяненнымъ собою – не только и не столько не одно и то же: первое не стоитъ ровнымъ счетомъ ничего; второе есть заслуга, часто – самое малое – не меньшая, нежели быть не опьяненнымъ ничѣмъ. Опьянѣніе собою распадается на двѣ стези – есть величіе Цезаря, Наполеона (въ мелкомъ случаѣ – провинціала, пріѣхавшаго въ столицу покорять её), а есть величіе Будды, Христа, Марка