Книга Эдмон Белл и инспектор Тригсс - Жан Рэй

Джонс подчинился, дрожа как осиновый лист.

— Я невиновен, — простонал он. — Я ничего не украл, а теперь оказался в тюрьме, да, в тюрьме!

— И к тому же на шесть месяцев, — строго заявил директор. — Надеюсь, это будет для вас уроком. Рассчитывайте на меня, мой дорогой, чтобы обучить вас основным принципам абсолютной честности!

— Но я честный человек, — продолжал настаивать Джонс. — Честнее меня нет ни одного человека в мире!

— К несчастью для вас судьи придерживаются иного мнения! — возразил Стиллер и расхохотался.

Четыре остальных джентльмена присоединились к веселью, что сразу вызвало симпатию к ним со стороны главного надзирателя.

— Джентльмены, я подыщу для каждого из вас занятие, соответствующее вашим особым способностям, но еще должен подумать. А пока можете брать в богатой тюремной библиотеке книги и писать мемуары, если пожелаете. Кроме того, я разрешаю вам курить.

— Мне нужны краски, кисти и полотна, — сказал Джонс.

— Согласен, — усмехнулся Стиллер, — я немедленно доставлю несколько дюжин сабо, которые можете раскрасить.

— Но я художник! — запротестовал несчастный Джонс.

— В таком случае раскрасите сабо артистично, — заключил Стиллер, — а пока успокойтесь. Иначе я вам покажу дорогу в карцер, где спят на твердой доске и где особо здоровая пища, состоящая из черного хлеба и воды.

— Нет справедливости для бедных людей! — воскликнул Барнаби Джонс, когда его отвели в камеру D 155.

Услышав его слова, мистер Стиллер влепил ему пощечину.

Глава 2

Мистеру Шарплессу кажется, что он видит сон, а мистер Стиллер беседует с призраком

Плывет, плывет кораблик, Кораблик золотой, Везет, везет подарки, Подарки нам с тобой. На палубе матросы Свистят, снуют, спешат, На палубе матросы — Четырнадцать мышат. Ведет корабль утка, Испытанный моряк. — Земля! — сказала утка. — Причаливайте! Кряк![1]

Это был последний куплет старой английской морской песенки, но когда певец затянул его вновь, он позволил себе слегка изменить текст и спел: «Утка, испытанный директор и сказала утка… Кряк!»

Мистер Шарплесс вертелся во сне. Он знал этот припев, который часто пел сам, будучи школьником. Значит, он видел сон, и сон возвращал его в прошлое. Однако изменение, которое внес певец, казалось ему непочтительным по отношению к его нынешней должности.

— Директор утка! Директор утка!

Но певец пел в настоящем времени!

— Что означает этот фарс? Я заставлю тебя заткнуться, поганый гад!

— Нет, — ответил голос, — я не замолчу, а что касается поганого гада, то ты сам такой! Ха-ха! Директор — утка!

Припев зазвучал с новой силой, и мистер Шарплесс принялся как сумасшедший носиться по комнате.

Наконец голос затих.

— Я выпил два стакана скотч-эля перед сном, — пробормотал директор. — Это слишком крепкое пиво сбило меня с катушек.

— № А 16 смоется в один из этих дней! — внезапно сообщил голос.

— А 16! — завопил директор, потеряв сдержанность.

— Да, Левери! Вы еще не совсем проснулись, жалкая птичка!

Это было слишком. Куда подевалось хладнокровие директора?

— Если поймаю тебя, расстреляю из револьвера! — завопил он.

— Слишком быстро придется бежать! — послышался ответ. — Но сейчас помолчу, я устал от беседы. Запомните: Левери сбежит! А теперь хватит, пора спать!

— Завтра посоветуюсь с врачом, — вздохнул Шарплесс.

Таинственный певец оказался прав: директор так и не смог заснуть.

* * *

Той же ночью мистер Стиллер, главный надзиратель тюрьмы Хиллстон, пережил самое сильное унижение в жизни. Он всегда мучился бессонницей, а потому имел привычку обходить все постоялые дворы Хилл стона почти до зари. Даже самые близкие таверны располагались довольно далеко, и надзиратель часто возвращался домой на заре. В тот вечер он задержался дольше обычного и, чтобы сократить путь, пошел по тропинке вдоль речушки Хилл. Выйдя на берег, он увидел мужчину, сидящего на столбиках для причаливания плоскодонок.

— Доброй ночи, — поздоровался Стиллер, человек по натуре довольно общительный.

— Добрый вечер, — сказал человек, — довольно темно, но воздух чист и прохладен. Его приятно вдыхать.

Мистеру Стиллеру казалось, что он узнал голос, но не мог идентифицировать говорящего человека.

— Вы правы, — ответил он, чтобы сказать что-то. — У ночи есть свое очарование…

— При условии, что гуляешь под открытым небом, а не сидишь в ужасном доме, как этот.

— Послушайте, — возбужденно откликнулся Стиллер, — не надо говорить дурно о тюрьме Хиллстон. Это — образцовое заведение!

— Где очень плохо относятся к бедным людям! — запротестовал голос.

Стиллеру показалось, что ему влепили пощечину, поскольку теперь он знал, кому принадлежит голос. Он чиркнул спичкой и поднес ее к лицу человека.

— Боже праведный, — едва сумел произнести он.

— Вам не надоело рассматривать меня таким образом? — обиделся человек. — Мне кажется, у вас было достаточно времени утром.

— Джонс! — завопил Стиллер. — Что вы здесь делаете?

— Я дышу воздухом, как видите, — флегматично ответил Барнаби Джонс, — и это не должно удивлять со стороны человека, которого вы засунули в самую маленькую камеру тюрьмы Хиллстон. Завтра я надеюсь подать жалобу джентльменам из комиссии.

— Вы немедленно вернетесь в камеру в моем сопровождении, — приказал Стиллер.

— Как бы не так! Я достаточно взрослый, чтобы найти дорогу сам и вернуться, когда мне захочется.

Надзиратель был, конечно, не согласен и, как тигр, бросился на беглеца. Но художник был готов к атаке. Мистер Стиллер получил несколько затрещин, а потом последовал удар кулаком, пославший надзирателя в грязь.

— Это за утреннюю пощечину, — воскликнул Джонс, удаляясь. — И постарайтесь впредь оставить меня в покое!

Стиллер с трудом поднялся. С помощью охапки травы он стер, как мог, грязь с формы и, хромая, поплелся в сторону тюрьмы.

— Побег, — простонал он. — Первый с момента существования нашего заведения! Какая напасть! Увы, это — конец нашей спокойной жизни! — По мере приближения к тюрьме его мозг светлел, и он упрекнул себя в ночных возлияниях. — Наверное, я видел призрака, — бормотал он. — Сейчас пойду проверю камеру D 155!