Книга Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Если хозяин позволит, очень красивая барышня.

— Ты ее не видел, друг мой, в жизни. Рыжая, зеленоглазая, немножко ведьма, немножко ангел. Больше всего похожа на египетскую Сохмет. — И он указал точеной рукой в сторону мраморной колонки, где стояло из обсидиана изображение львиноголовой богини с раскосыми зелеными глазами. — Что-то такое в ее взгляде, что-то нездешнее, подсказало мне, что я с моими жалкими потугами причинить ей боль не сравнюсь с тем, что она уже пережила в этой жизни. И меня охватило раскаяние. Не уверен, конечно, со мной такое впервые, но я сверился с литературой. И, кажется, это все-таки оно.

— Хозяин волнуется до сих пор? — уточнил Бахтияр.

— Стыдно признаться, но — да. Ты единственный из всех знаешь, сколько лет я жил ненавистью, и вдруг оказался на раздорожье. Я и ненавижу ее, и восторгаюсь. Я вспоминаю самые прекрасные мгновения и… ненавижу за то, что у меня отняли полвека невероятного счастья. И думаю, все время думаю, что мне осталось совсем немного времени, не лучше ли потратить его на то, чтобы сделать мою девочку счастливой, а не уничтожить ее жизнь. Конечно, это в корне противоречит десятилетиям предыдущей жизни. Но ведь мнения своего не меняют только мертвецы и круглые идиоты. Не хочу быть ни тем ни другим. Во-вторых, Бахтияр, — я ведь упомянул во-первых, значит, есть и во-вторых… Так вот, во-вторых, она чертовски умна. Я долго наблюдал за ней, прежде чем заговорить. Моя кровь. Кровь Ниты. Но насколько же она прекраснее нас.

— Барышня приедет обедать?

— Обязательно. Мне даже видение было.

— Она? — Это слово повар произнес с некоторым даже благоговением и покосился на портрет цыганки, висевший справа от него, над каминной полкой.

— Стояла и щурилась, кошка, — сказал одноглазый. — Но впервые за столько лет не зло, скорее приветливо.

— Не сомневаюсь, — и Бахтияр заговорил о главном: — Что мы предложим такой важной и желанной гостье?

— Непременно лобстера, — начал перечислять хозяин. — Она должна любить лобстеров. «Кингстоун» с дыней. Липтауэрский сыр. Обязательно липтауэрский сыр. Виноградных улиток. Устриц. Закажи самых свежих и крупных устриц и улиток. Все легкое, нежное, чтобы услаждало вкус, но не отвлекало мысли. Я хочу угодить ей.

* * *

Сергей еще не успел наудивляться вволю, как она уже вернулась.

— Ваша мантия, босс, — и подала ему только что купленные в магазине по соседству брюки. — Корону поднесут позднее.

— Зачем же? — смутился Сергей.

— На этот вопрос я могу ответить легко. А вот зачем сидеть в мокрых штанах, дуться и пыжиться на весь свет, но ничего не предпринимать — этого, увольте, я понять не могу. Переодевайтесь, Сережа, и не морочьте себе голову.

— Сколько я вам должен? — спросил он.

— Сейчас пойду подумаю. Надо же еще включить стоимость доставки. Плюс надбавку за мозговой штурм. Кстати, здесь, на углу, недавно открыли химчистку. Отправьте туда Оксаночку.

— Слушаюсь и повинуюсь. А галстук вы завязывать умеете?

И когда она подошла, чтобы помочь ему, Сергей наклонился и поцеловал ее.

— Вот наконец сделал то, что давно хотел.

Она не отстранилась, не возмутилась даже ради приличия, а стояла, прижавшись к его плечу теплой щекой, спокойная и расслабленная. Сергей сиял от счастья. Он не знал, что она, в принципе, легко и уютно ощущает себя в таких интимных ситуациях и дело вовсе не в нем. И какой бы ужас и отчаяние он испытал, когда бы узнал, о чем она думала в эту секунду.

А Тото думала о том, что ее миссия завершена и нужно увольняться, ибо она выполнила то, о чем просила Машка, но совершенно не намерена терзать неплохого, в сущности, человека, к которому испытывает искреннюю симпатию.

«Вот и все, — сказал кто-то, кто всегда жил внутри ее и смотрел на все со стороны. — Вот и этот кусок твоей жизни закончился. Дело завершено. И ты свободна от всяких обязательств».

Неуловимая и загадочная улыбка скользила по ее губам, радуя влюбленного мужчину. Он никогда прежде не видел таких улыбок, но самодовольно полагал себя виновником торжества. А это ведь ее душа радовалась тому, что еще одна тонкая ниточка, связывающая Тото с окружающим миром, перерезана и скоро она, как воздушный шарик, сможет оторваться от поверхности и упорхнуть в какую-нибудь другую, совершенно новую жизнь — как случалось с ней уже не раз. И снова невыразимая легкость охватила все ее существо: мне до меня вчерашней нет ровным счетом никакого дела…

* * *

Вечерело, когда Татьяна влетела на Музейный, мысленно сравнивая себя с Бабой Ягой на скоростном помеле. Она уже уверилась в том, что пора раздать все долги, расплатиться по счетам и вырваться на волю из замкнутого круга ненужной суеты и событий.

Однако сегодняшнюю встречу она все же решила провести. Быстро переоделась в одежки, пожертвованные Капой и Липой, но, взглянув в зеркало, осталась собой недовольна. Тогда она смыла легкий макияж; затем коричневым карандашом для бровей нанесла несколько легких штрихов под глазами и аккуратно их растушевала; розовым карандашом для губ едва-едва прошлась по краю нижнего века. И облегченно вздохнула, увидев, что теперь на нее из зеркала смотрит уставшая, загнанная женщина с воспаленными глазами.

— Гадость какая! — заметила она своему отражению — То, что доктор прописал.

Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета — и, в принципе, осталась собой довольна.

Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.

— Господи! — воскликнула та. — Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?

— Я иду на ответственное свидание, — пояснила Тото. — Ваша реакция меня радует.

— Деточка, — осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. — Ты выглядишь больной и не слишком…

— Нормальной?

— Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?

— Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, — ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.

— И ты напялила это старье? — ужаснулась Липа.

— Блестящая провокация! — восхитилась Капа.

— И диктофон в сумочке, — подвела итог Тото.

— Это неприлично, — заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.

— Сейчас век информационных технологий, — напомнила ей сестра. — Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.