Книга На кресах всходних - Михаил Попов

Пан Бронислав был человек с прошлым, то есть с судимостью. За что-то его взяли в Буда-Кошелеве, поэтому и считалось — он сгинул на севере, где сгинули многие. Мало кто из поехавших туда освежиться поляков потом куражился на свободе. Пан Бронислав не только вернулся, но вернулся с намерениями. Ему прямо так и хотелось за что-нибудь взяться, во что-нибудь включиться. Под большевиками ему развернуться не удалось, решил он развернуться под немцами. Среди голынковских мужиков наблюдалась почти полная смирность, на такие случаи есть евреи.

Присматривался-присматривался пан Бронислав к местному порядку, спокойно обедал у родственника, а потом вдруг срочно покатил в Сопоцкино. Там у него был Франтишек Апанель. Апанель тоже сидел, только недолго, за мелкое воровство, сдружанились они в тех самых не столь отдаленных местах. Апанель в Сопоцкине оказался шишкой. Добровольный помощник порядка, а потом и официальный помощник. И вот он уговорил лейтенанта Зиммеля, тамошнего немецкого чина, на мотоцикле прокатиться до Голынки.

Прокатились.

Было много веселья.

Шимон Бадилкес очень смешно, неаккуратно и шумно выполнял уговор с Раштикайтисом. По правде сказать, Зиммель даже не понял, что это за переполох перед ним происходит. Ему объяснили про новый порядок в Голынке — мол, так и так.

Одобрил. Чтобы немец не одобрил порядок, трудно представить.

На другой раз приехал уже только сам Апанель и потребовал, чтобы гетто образовалось уже ради него лично. Был он человек скверный — нервный, мстительный, — все о том знали, плохая слава любит уши. Раштикайтис очень извинялся, но тихо и в сторонке перед Шимоном, и тот дал слабину, велел своим идти за загородку. Зачем подводить не такого уж плохого человека, а Раштикайтис так и объяснял: могут от гада быть неприятности, Апанель донесет и так далее.

А тут уж только дай начаться. Через месяц все голынковские евреи уже прочно жили только в гетто, и жили постоянно. Чтобы выйти вон по своим делам, торговать или стеклить там что-нибудь, приходилось брать разрешение у Бронислава Матысика. Он взял в немецкой канцелярии в Сопоцкине стопку бумажек с орлом наверху, и теперь каждый должен был идти до двора Матысика, где с особого отдельного крыльца стучаться покорно до апартаментов Бронислава.

Янина все еще не понимала, зачем Хаврон ей все это рассказывает. Все еще из услышанных фрагментов не складывалась единая картина. И вообще, ей не нравилась бодряческая, шутейная манера дедка Хаврона, поэтому многое из его бурлескного бормотания она пропускала мимо ушей.

Сани по-прежнему плавно, плавнее, чем лайнер в море, переваливались на длинных неровностях полированной снежной дороги. Во все более сереющем небе закружилась стая ворон. Волнами шума проходили встречные военные механизмы. Немецкая речь там, наверху, мешалась с вороньей.

Выдуманный, скорее всего, Хавроном, совершенно непредставимый для Янины в своей прямолинейной омерзительности, пан Бронислав не успокаивался. В наплетенных фантазией и развесистой речью возницы мирах этот персонаж продолжал упорно усугублять ситуацию в несчастном местечке. Главное открытие заключалось в том, что если постепенно, то можно добиться чего угодно. Пан Бронислав стал верховным и непререкаемым хозяином положения — жизни и смерти несчастных сорока с чем-то евреев упомянутого населенного пункта.

Во-первых, пан Бронислав стал искать оружие. Ничего огнестрельного он у жителей гетто не нашел, но это его ни в малейшей степени не смутило. Отобрал большие ножи и вилы: холод, в них заключенный, мог превратиться в оружейный при желании. Явные ценности — серебряные ложки и тому подобное — люди Шимона сдали сами. Каждый раз они надеялись, что гонение есть последнее гонение и беспрекословным выполнением требования, даже бессмысленного и чрезмерного, они закроют тему. И Раштикайтис обещал кузнецу: на этот раз пан Бронислав обещал, что дальше уже не двинется. Самое интересное, что громадный литовец и сам был бы этому рад, поскольку «уже хватит», и пытался разговаривать с самозваным гауляйтером на эту тему. Но джинн уже полностью вылез из бутылки.

Оказалось, что тайной страстью пана Бронислава были личные досмотры. Очевидно, хлебнул этой радости в своих прежних местах пребывания. Заставлял всех строиться на морозе и подолгу обыскивал совершенно пустые карманы, обстукивал бока и подмышки. Все должны были стоять не шевелясь и не разговаривая. Если кто-нибудь из молодых начинал плакать или кто-то из стариков ворчать, пан Бронислав возвращался к началу строя и затевал все по новой. Любил однообразные шутки. Каждый раз задерживался у стоявших всегда где-то посередине шеренги Иче и Раше Поляков и интересовался, настоящие ли они поляки. И те всякий раз отвечали, что не настоящие, только по фамилии. И он требовал, чтобы они сказали, как будет по-польски «красота», и они отвечали, что «урода», и тогда он заявлял, что сами они «уроды», под смех некоторых собравшихся. А надо сказать, что на эти представления иной раз собирались любители поскалить зубы. Большинство — Микуть, Пацикайлик и другие, и Раштикайтис тоже, держались подальше от этих забав, но любители были. В жизни мало радостей, одна из них — увидеть человека, тебе не сильно приятного, в глупом положении.

Янина опять уснула, но в этот раз очень ненадолго, потому что услышала имя своего брата.

Глава двадцать четвертая

Проснулась Янина оттого, что ее толкнули в плечо, причем довольно сильно, она даже ударилась правым виском о край телеги.

— Зимно?!

Голос Хаврона добирался каким-то непрямым путем, словно огибая некое препятствие. Замедленно хлопая глазами, Янина каждый раз убеждалась, что вокруг абсолютно темно, и только обоняние жило по прежним правилам: как пахло при выезде из Гродно в телеге мерзлым сеном и псиной, так и продолжало пахнуть. Выезжали в темноте, и опять темень.

Разговорчивый кучер помог девушке выбраться из телеги, она двигалась с трудом и очень замедленно. Перед внутренним зрением ее еще стояли бессильно розовые цвета заката. Тело тихо и сладко затекло, но с каждым движением слушалось все легче. Молодость перебарывала сонливость и обомление.

— Где мы?

Хаврон охотно объяснил, что приехали вот, как было велено паном Чечковским, в самое местечко Сопоцкино, к дому пана ксендза Волотовского, что при костеле Святого Духа, что на окраине местечка. И только тут она увидела бледный, заостренный кверху гигант, молчаливо высившийся шагах в сорока слева. То был костел — тихий смысл здешних мест.

Умнее всего было довериться мнению гродненского пивовара: раз сюда отправил — значит, так оно и правильно.

Озаботилась только одним — а ждут ли ее здесь? Ведь не было никакого способа известить здешних жителей. Дед Хаврон в ответ на эти страхи привычно похохатывал да резонерил и предлагал не кручиниться, не забивать голову ненужными вопросами. Но ситуация не располагала к особой беззаботности, и девушка напряглась и собралась, готовая ко всякому продолжению. Загорелось волнение. Во время поездки она умудрялась как-то не концентрироваться на мысли о том, что увидит, может быть, Веника, братика, обнимет и можно будет полностью расплакаться, чего она себе не позволяла все предыдущие недели.