Книга Его Величество - Владимир Васильев

— Слова ваши, государь, будут руководить нас в дальнейших действиях наших по этому предмету, — сказал полковник Фантон. — С ним связана вся будущность наша и детей наших. Но сейчас, так как поручение мое и генерала Шембеля ограничивается изъявлением верноподданнической признательности вашему императорскому величеству, то и не смеем предпринять что- либо в столь важном деле от своего лица собственно; а потому испрашиваем теперь вашего высочайшего соизволения, посоветоваться, по прибытии в губернию, с господином губернским предводителем.

Император качнул головой:

— Да, разумеется, я с этим согласен. Повторяю вам, напишите мне, но не забудьте, что все это должно быть келейно, подомашнему.154

Тайной этот разговор не остался. По Смоленской губернии поползли слухи.

* * *

После беседы с дворянами Смоленской губернии, Николай Павлович, отбросив текущие дела, подолгу засиживается в кабинете над документами по крестьянской реформе. Его настораживает боязнь смолян что-либо предпринять для облегчений крестьянской доли без указания свыше.

«Они ли одни боятся? Не исключено, что такими же вопросами сейчас задаются дворяне других губерний, потому, наверное, и реформа идет с трудом», — размышляет государь и не находит ответа.

На крестьянскую реформу ушло более двадцати лет работы секретных Комитетов. За период с 1826 по 1848 год издано было более ста законов. Не один из них не повлиял серьезно на устои крепостничества.

Он старался взбодрить себя мыслью — годы реформ не проходят впустую и тут же опасался — реформы могут обернуться крахом. Чаще опасался. Начинал перебирать документы, искать, где были допущены ошибки. Постепенно у него возникала мысль собрать вокруг себя соратников и детально обсудить ход крестьянской реформы.

Николай Павлович думал вначале вызвать министра имущественных отношений Киселева, занимавшегося подготовкой нового указа по предоставлению крестьянам помещичьим и крепостным людям покупать недвижимое имущество, потом мысленно перенесся на министра внутренних дел Перовского, подававшего записку «Об уничтожении крепостного состояния». Вспомнился военный генерал-губернатор Бибиков, боровшийся с польским дворянским засильем и отстаивавший интересы крестьян в киевской, подольской и волынской губерниях. Хотел было остановиться на них, тут на ум пришел Блудов. Дмитрий Николаевич ранее управлял министерством юстиции, министерством внутренних дел, теперь же заведовал II отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярией, был председателем департамента законов Государственного совета.

Павел Дмитриевич Киселев долго говорил о работе первых комитетов, трансформации законов, изданных при императорах Паве I и Александре I, и только в конце выступления сказал по существу:

— Среди утвержденных предложений секретных Комитетов есть два указа, посвященных дворовым людям. Указом сената от 12 июля 1844 года помещикам предоставлялось право отпускать дворовых людей без земли по обоюдным договорам, а по высочайше утвержденному мнению Государственного совета, дворовые крестьяне имений, заложенных в банках, отпускались без согласия помещиков. Был еще закон от 1827 года о запрещении обезземеливать крестьян продажею земли без крепостных душ, с уточнением, чтобы на каждую душу приходилось не менее 4,5 десятин земли. Он вошел в Свод законов издания 1832 года, но исчез через десять лет при переиздании.

В 1843 году вы, ваше величество, потребовали, вернуться к дворовым людям, проведя для начала строгий учет их. Был создан Комитет 1844 о дворовых людях, а итогом работы стал указ от 12 июня 1844 года, разрешающих помещикам отпускать дворовых людей по обоюдному согласию.

Наконец, в прошлом году создается Комитет 1846 для рассмотрения записки Льва Алексеевича Перовского «Об уничтожении крепостного состояния в России». В своем проекте министр внутренних дел неоднократно повторяет, что в деле ограничения крепостного права слово страшнее дела. Комитет признает необходимым дальнейшую разработку законов…

— Ну, а далее что? — перебивает император.

Взгляды всех переносятся на министра внутренних дел, замершего в ожидании дальнейших обвинений государя.

— Лев Алексеевич в своей записке взывал: «Освобождение крестьян крайне желательно», — продолжал монотонным голосом Николай Павлович. — Записка его предлагала меры для ограничения «прихоти владельцев», но, ограничивая прихоть одних, полагала куда более опасной «вольность» других. Там так и было написано: «По народному понятию вольность и свобода — понятие бессмысленное и страшное». «Поэтому, — делал далее вывод Перовский, — уничтожение крепостного состояния должно произойти постепенно и незаметно: рабы не должны заметить долгожданного мгновения освобождений от рабства». И тут же следовали отчеты министерства внутренних дел о побегах крестьян, о расправе над помещиками, о волнениях и бунтах, с ужасными подробностями истязаний.

Он замолчал. Было слышно в кабинете, как о стекла окон тихо ударяются снежинки. Николай Павлович долго сидел, опустив голову. Потом поднял ее, обвел сердитым взглядом чиновников и с надрывом в голосе, явно волнуясь, спросил:

— Для чего сие нагнетание? Или мы так и продолжим пугать помещиков расправами и вздыхать о тяжкой доле рабов? Для чего? Я спрашиваю всех вас!

— Мне кажется, надо еще раз вернуться к записке Модеста Ивановича Корфа о распространении на империю закона 1842 года, предоставлявшего грузинским помещичьим крестьянам право выкупаться на свободу при продаже с публичного торга с внесением суммы оценки имения, — осторожно сказал Киселев.

— Полагаю, таких крестьян нужно отнести к государственным крестьянам на особом положении, так как формулировка «вольных или свободных хлебопашцев», на мой взгляд, неудачна, — сделал замечание государь. — А в общем-то, — он махнул рукой: — Как ни назови — все равно раб. И будет им до тех пор, пока мы не сформулируем положения закона, которые заинтересуют помещиков отпускать крестьян.

— По-моему, так указ о вольных хлебопашцах оказался чужд воззрениям и экономическим интересам большинства помещиков. Они ведь воспринимают право собственности на землю и крестьян как свою священную и монопольную привилегию, — тихий голос Дмитрия Николаевича Блудова вызвал ропот.

— Что шумите? — он поднялся с места и уже во всю силу своего голоса добавил: — Указ, будучи рассчитанный на субъективную волю помещиков, не приемлем. Подолгу службы, будучи министром юстиции, министром внутренних дел и сейчас руководя департаментом законов, я был много раз свидетелем тому, как законы переставали действовать. Учитывая тот факт, что большая часть помещичьих имений находится в залоге в кредитных учреждениях, Указ от 8 ноября 1847 года предоставляет крестьянам реальную возможность получить свободу и землю в собственность.

— Дмитрий Николаевич прав, — подал голос, редко вступавший в споры Дмитрий Гаврилович Бибиков. — Воспользовавшись последним указом, крестьяне могли бы получить свободу и становились бы собственниками выкупленной ими земли. Они поступали бы в число государственных крестьян, но в отличие от них не несли оброк, в связи с чем, получили бы название безоброчных. Крестьяне-собственники приобретали бы все права и обязанности земельных собственников с некоторыми ограничениями, они имели бы право отчуждать свою землю в посторонние руки только по мирским приговорам и с утверждения министерства государственных имуществ. Таким образом, у безоброчных крестьян, в отличие от свободных хлебопашцев, устанавливалась бы не подворно участковая, а общинная форма землевладения.