Книга Каждому свое - Вячеслав Кеворков

— Я предпочитаю более безопасный вариант, чем предлагаете вы.

— А именно?

— Видите ли, все воюющие армии проходят через одни и те же этапы. Пока они в наступлении — эйфория близкой победы, при отступлении — депрессия поражения.

— Могу я говорить откровенно?

— В этом и есть смысл нашей беседы, а может быть, и отношений.

— Прекрасно! Тогда, согласитесь, сегодня единственная серьезная опасность для нас — это русские.

— Я был в России, а на днях долго беседовал с адмиралом Канарисом, который только что вернулся из ставки фюрера в Житомире, где у абвера серьезные агентурные возможности. Так вот, он рассказал, что проехал по многим деревням, где видел дома, врытые в землю, в которых ютятся люди. То есть то, что у нас было триста лет назад, во времена Тридцатилетней войны.

— Вполне резонно, но исторически малоубедительно, если учесть, что высокую римскую цивилизацию с ее акведуками, прекрасными дорогами, тканной одеждой и совершенной правовой системой сумели разрушить варвары, прикрывавшие свой срам шкурами животных.

— Послушайте, Вальтер, ваша излишняя эрудиция только уводит нас в сторону.

«Эрудиция не может быть излишней», — подумал Вальтер.

— Вернемся к главной мысли, от которой вы меня отвлекли. Итак, поражение ведет к возникновению в армии недовольства руководством страны. Именно это мы и наблюдаем сейчас в Германии, и нам остается лишь, не вмешиваясь, терпеливо дожидаться, когда же наше доблестное офицерство созреет для решительного шага.

Несколько секунд Гиммлер сидел молча, ритмично постукивая карандашом по полированной столешнице, и, наконец, продолжил:

— Меня, Вальтер, сегодня беспокоит полное пренебрежение высшим военным руководством элементарными требованиями конспирации. Они позволяют себе открыто обсуждать решения фюрера, а иногда даже вслух потешаться над лидерами партии. Представьте, на днях один заслуженный генерал, кавалер креста с бриллиантами, рассказывает другому генералу анекдот: «Все знают, что рейхсмаршал Геринг любит появляться на публике в окружении экзотических зверей, обычно с какой-нибудь дикой кошкой. Но однажды он предстал перед народом, ведя на поводке обезьянку. Публика удивилась — неужели маршал поменял привычки? А тут какой-то мальчонка в толпе возьми да и закричи: «Да это же наш министр пропаганды господин Геббельс!».

Гиммлер недолюбливал хромоногого министра-уродца, который окончательно разрушал в представлении немцев образ героического лидера национал-социализма и истинного арийца, и внутренне не одобрял необъяснимую благосклонность к нему фюрера.

— Кстати, я докладывал фюреру распространенное в интеллектуальных кругах мнение о том, что путь на экран для немецких кинозвезд лежит теперь исключительно через будуар нашего министра пропаганды.

— И как отреагировал фюрер?

— Странно. Он долго и внимательно рассматривал меня, а потом сказал: «Я пристально слежу за выпускаемой нашей киностудией кинопродукцией и прихожу к выводу, что она становится все лучше. Не сомневаюсь, что это говорит об успешной работе министра пропаганды. А если любая другая активность министра работает на пользу процветания Германии, то не вижу оснований ему в этом препятствовать.

— Неожиданная реакция фюрера, — искренне удивился Шелленберг.

— Вы полагаете? Так это еще далеко не конец. — Далее фюрер передал мне запись беседы советского посла в Швеции Коллонтай с кем-то из близких ей людей. Запись была сделана шведской контрразведкой и передана нашим военным. — Гиммлер порылся, достал лист бумаги с небольшим текстом и не спеша зачитал его. Временами он отрывался от бумажки, поднимал глаза, чтобы насладиться впечатлением, которое производило услышанное на Шелленберга.

«Один из адъютантов доложил Сталину, что командующий фронтом Рокоссовский «ведет неподобающий образ жизни».

— Что, пьет?

— Нет, алкоголем не интересуется.

— Ворует?

— Что вы, кристально честен.

— С подчиненными несправедлив?

— Солдаты его обожают, на руках носить готовы.

— Так что же тогда «не подобает»?

— Женщинами увлекается не в меру. Все-таки — командующий фронтом, пример должен подавать… Что делать будем?

Сталин молча набил табаком трубку, неторопливо поднес спичку, затем наклонился к помощнику и тихо произнес: «Завидовать будем!».

— Как реагировал фюрер? Посмеялся?

— Наоборот, посерьезнел. Затем надолго задумался и произнес: «Знаете, Генрих, я думаю, на сегодня в мире осталось три гения — Гитлер, Черчилль и Сталин». И это был первый случай, когда фюрер поставил кого-то рядом с собой.

— Жизнь вносит свои поправки.

— Похоже, да. Ровно полгода после покушения на Гейдриха я оставлял вакантным место руководителя службы имперской безопасности в расчете предложить его вам, притом, что фюрер с самого начала настойчиво рекомендовал Кальтенбруннера.

— Но Эрнст — австриец, со всеми родимыми пятнами его нации — выпивоха, гуляка, бабник…

— Зато он земляк фюрера, родился в тех же местах на берегах Дуная, а это, — и рейхсфюрер многозначительно поднял вверх указательный палец, — имеет сегодня решающее значение. На одной земле и образ мышления складывается схожим, что выдвигает на первый план не достоинства человека, а степень его преданности.

— Не знаю, где родился Марк Брут, но он, тесно связанный семейными узами с Цезарем и многим ему обязанный, первым всадил императору нож в грудь.

— Я смотрю, Вальтер, вы не в силах обойтись без исторических параллелей.

— Стараюсь, но искушение велико — параллели напрашиваются сами собой.

— Что ж, в заключение хочу сказать: никакие вынужденные кадровые перемещения не переубедят меня в том, что Шелленберг является одним из самых талантливых сотрудников госбезопасности Рейха. А потому все остальное — лишь вопрос времени. Наберитесь терпения, и все расставится по своим местам. — Гиммлер посмотрел на часы. — Будем считать, что на сегодня довольно. Ко мне сейчас должен пожаловать Канарис. Обращаю ваше внимание на него. Несмотря на военный конфликт, адмирал умудряется поддерживать деловые отношения с отдельными представителями воюющих, полувоюющих и, естественно, нейтральных стран. Поэтому, несмотря на ваше желание заполучить абвер в свое распоряжение, рекомендовал бы вам поддерживать с Канарисом добрые отношения. В складывающейся обстановке он может оказаться нам весьма полезен.

— С Канарисом мы почти дружим. Так что, желаю вам приятной беседы, — поднялся из кресла Шелленберг.

У выхода из здания госбезопасности, он увидел идущего навстречу адмирала.

— Вальтер, приветствую! Да что-то вид у вас мрачноватый!

— Вот ищу повод для веселья. Как вы думаете, кого фюрер назначит во главе безопасности вместо Гейдриха?