Книга Десять десятилетий - Борис Ефимов

Встали рано. Выехали из Ниша и взяли курс на Софию. Дорога плохая — побитое щебенчатое шоссе. Виды по-прежнему живописные…

Днем приезжаем в Софию и начинаем кружить в поисках советской военной комендатуры. Находим. Здесь происходит курьезная сцена. Мы стоим у стола дежурного лейтенанта, тут же еще несколько офицеров. Лейтенант вдруг встает и вытягивается: в комнату влетает плотный полковник с окладистой огненно-рыжей бородой и портфелем под мышкой. С места в карьер он набрасывается на Леснова:

— Почему сапоги запылены? Почему небрит? Застегнуть ворот! Безобразие!

— Виноват, товарищ полковник! Только сейчас с дороги…

— Надо привести себя в порядок! Почиститься, побриться, а потом являться в комендатуру! Лейтенант, сколько раз я говорил — не пускать сюда в таком виде! Часового на пять суток под арест! Безобразие!!! Кто такой?

— Корреспондент газеты «Красная звезда».

— Ваша расчетная книжка! Офицерская расчетная книжка где ваша?!

— Не захватил, товарищ полковник…

— Безобррразие!!! Марш отсюда!!!

Леснов на подгибающихся ногах марширует из комнаты. Маленькие глазки бородача обращаются на меня:

— Кто вас будет учить подпоясываться?!

Я поправляю пояс. Борода ищет, к чему бы еще придраться, не находит и свирепо удаляется. Оказывается, это знаменитый полковник Свиридов, комендант города, о котором мы потом наслушались анекдотов. Поскорее берем направление в гостиницу и, трусливо озираясь, мчимся в «хотел» под названием «Балкан».

Едем в редакцию армейской газеты и знакомимся с ее редактором Исаевым, который обещает нам помочь с ремонтом машины. Прямо от него направляемся к командующему. Прием у него в полном разгаре, в приемной ждут несколько офицеров со всяческими делами и бумагами. Мы просим секретаршу доложить и получаем ответ — подождать полчаса. Проходит больше часа, а генерал все еще занят. Мы просим доложить вторично, что лучше, может быть, прийти после обеда, но через пару минут нас зовут в кабинет. Генерал-полковник Бирюзов — загорелый мужчина лет сорока, с голубыми глазами и большим породистым носом. Производит вначале суровое впечатление, но при первой удачной реплике широко улыбается. Лед сломан. Бирюзов очень гладко и литературно рассказывает о положении в стране, о соотношении сил, о борьбе различных влияний, счищая всякую лакировку с наших представлений о Болгарии. Характеризует ее как «настоящую волчью капиталистическую страну», где все продается и покупается, где царит коррупция, саботаж, эгоизм. Беседа очень интересная, дающая много ценных, неизвестных нам фактов. Прием окончен. Выходим на улицу. В отдалении слышен какой-то грохот. Неожиданно из уличного репродуктора раздается громкий голос, который на болгарском языке предлагает избрать почетный президиум. Первым предложен генералиссимус Сталин, что встречено долгой несмолкаемой овацией, потом Георгий Димитров (овация), маршал Тито (овация), потом стали называться фамилии местных руководителей коммунистических организаций. Где-то, видимо, происходит большой митинг. Через несколько минут подъехала машина, и из нее выскочил Исаев в небывалой ажитации.

— Вы ничего не знаете о событиях?!

— Нет. А что?

— Совершена крупнейшая диверсия!

— Как? Эти взрывы… Разве это не для постройки дороги?

— Какое там!.. Рвутся главные склады боеприпасов болгарской армии!

Толкая друг друга, мы лезем в машину и мчимся. Выясняется, что на восемь часов вечера был назначен большой демократический митинг, где должен был впервые выступать недавно приехавший сподвижник Димитрова Васил Коларов. Без 15 минут восемь раздался огромной силы взрыв, и вот уже больше часа рвутся артиллерийские склады. Проезжаем площадь парламента, широкую улицу Царь Фердинанд и выезжаем на шоссе, проложенное сквозь лес. Нас останавливает болгарский патруль:

— Братушка, ехать нельзя. На шоссе падают осколки снарядов. Опасно. Поворачивай назад.

— Ерунда! — кричит в азарте Исаев. — Проскочим!

Мне не очень улыбается возможность ни с того ни с сего получить в глаз или в бок осколок болгарского снаряда, но возражать некрасиво. Летим по шоссе, устремив взоры направо, где полыхает чудовищный пожар. Зрелище похоже на извержение вулкана, взрывов сейчас нет, но мне чудится свист пуль и осколков над головой.

— Жми, Лаврентьев! — кричит Исаев.

Лаврентьев жмет. Проскакиваем опасный участок. Нас останавливает другой болгарский патруль. Видимо, все пришло в движение. Весь лес оцепляется войсками и полицией. Мы поворачиваем обратно, снова на полном ходу любуемся огненным кратером. Шоссе кишит болгарскими автоматчиками, мотоциклистами, мчатся машины, ослепляя друг друга фарами, гудят сигналы, все орут. Идут танки и броневики. Даже проносится на рысях отряд болгарской кавалерии. Идут отряды саперов в немецких касках с лопатами на плече. В общем, волнение чрезвычайное.

От Исаева мы узнаем, что вечером приезжает из Румынии Эренбург. Сразу решаем, что его надо обязательно встретить. Нам рисуется умилительная картина: на безлюдный перрон софийского вокзала выходит из вагона Илья Эренбург, тоскливо оглядывается вокруг, и вдруг — о, радость! — к нему подходят свои родные краснозвездовцы, заботливо усаживают в машину и везут в свое офицерское общежитие, где и устраивают на ночлег. А вот что произошло в действительности. В здание вокзала мы пробились с огромными усилиями сквозь густую толпу, запрудившую всю привокзальную площадь. Перрон и платформы забиты тысячами людей, над головами которых флаги, приветственные плакаты, транспаранты различных общественных организаций. Среди них — Общество по борьбе с расизмом «Иля Еренбург» и другие. Несмотря на поздний час народ все прибывает, и железнодорожное начальство вынуждено закрыть доступ на вокзал. Недовольство, вопли, столпотворение. Наконец прибывает поезд. Эренбурга, приехавшего в специальном салон-вагоне, встречают восторженными возгласами и приветственными речами, забрасывают цветами и на руках выносят на площадь, откуда целая кавалькада машин сопровождает его в отель «Болгария». В нашем «Адлере» явно нет необходимости.

На другой день — торжественное открытие съезда болгарских писателей в красивом зале кинотеатра «Балкан». На сцене — президиум, но не за длинным столом, как принято у нас, а в свободно поставленных креслах. В центре президиума — делегация советских писателей: И. Эренбург, А. Сурков, Н. Погодин. Выступления, речи, приветствия, аплодисменты, вспышки фотоламп. Наконец торжественная часть программы заканчивается. Все устремляются к выходу. Ждут почетных гостей. Раздаются аплодисменты. Я подхожу к Суркову и Погодину:

— Привет москвичам!

Потом к Эренбургу:

— Здрасте, Илья Григорьевич!

Они выпучивают глаза.

— Что это значит? Что вы тут делаете?

— Встречаем вас, Илья Григорьевич!

— Да нет, серьезно, как вы сюда попали?!

Движемся вместе с Эренбургом к выходу, среди расступившейся восторженной толпы. Эренбург шествует, как пророк. Усаживаемся в машину, рядом с ним Сурков и Погодин. Оба напряженно улыбаются и явно проклинают в душе Эренбурга: вместо того, чтобы быть в центре внимания, как представители советской литературы, они очутились в роли скромных статистов при нем. Щелкают «лейки», гремят аплодисменты…