Книга Обреченный царевич - Михаил Попов

Мериптах думал буквально несколько мгновений. Заездило по воску тростниковое острие. Косматая голова поощрительно кивала.

– Хорошо, мальчик, можно считать, что и этой системой ты овладел, есть и другие, но не в них дело. Это вторая ступень точного знания, но не последняя. – Косматый посмотрел на царя, тот опустил веки.

Вощеные доски унесли, и на их месте появился гладкий деревянный стол с горстью плоских черных камешков.

– Сейчас, мальчик, я покажу тебе одну операцию с числами и одновременно с камешками. Смотри внимательно и потом расскажешь, что понял.

Пальцы жреца взяли из кучи камешков один, положили рядом с ним два, далее три, потом четыре.

– Что ты видишь?

– Один камень и три кучки, всего десять камней.

– Да, а теперь мы расположим их вот так:

О

О О

О О О

О О О О

В вершине будет единица, во втором ряду – двойка, в третьем – тройка и основание – четверка. Что получилось?

Мериптах вздохнул и внезапно широко улыбнулся.

– Треугольник.

– Правильно! Простая последовательность чисел дает треугольник. Числа – это величайшее открытие – имеют форму. Сумма последовательных нечетных чисел: один, три, пять – дает «квадратное число», квадрат со стороною в три камня:

О О О

О О О

О О О

Сумма последовательных четных: два, четыре, шесть – дает «продолговатое число»:

О О О О

О О О О

О О О О

Что это означает?

– Не знаю, – потрясенно покачал головой Мериптах.

Апоп встал и, подойдя ближе, положил руки на плечи мальчику. Глаза правителя лучились, улыбка была одухотворенной.

– Не стыдно не знать, мой мальчик. Первейшие умы сотни лет не могли понять, что число может переходить в форму. Говоря кратко, все в мире имеет в своей основе цифру. Все формы состоят из треугольников, квадратов, прямоугольников и шаров. Куб сын квадрата, понимаешь меня? Не только пирамида, или храм, или дворец есть сочетание какого-то количества оформленных чисел, все другое тоже! И эта беседка, и даже это дерево, и ты сам. Разумом, чистым человеческим разумом можно проникнуть все, нужно только достаточно внимательно всмотреться. Это открытие есть величайшая тайна Авариса, мы храним ее и одновременно охраняем.

– От кого?

– Представь себе город, построенный из песка. Ты небось и сам возводил такие с друзьями на берегу Нила или у дворцового пруда. Он стоит и производит впечатление прочной постройки, но попробуй полить на него из бурдюка водоноса тонкой струйкой обыкновенной воды.

– Вы охраняете мир от знания, которое способно его разрушить?

Апоп большим и указательным пальцем левой руки помассировал глазные яблоки, правой рукой сделал знак математикам, и они покинули беседу и скрылись за виноградной шпалерой.

– Жрецы ваших храмов тешат себя такими мыслями. Приятно ощущать себя и возвышенным, и благонамеренным. Приятно стоять на горе знаний и еще более приятно, глядя на серые толпы простого люда, копошащиеся вокруг этой горы, говорить себе, что только ради них несешь бремя просвещенности. Оставляешь в одном своем сердце кипеть огонь, который мог бы обжечь их монотонно стучащие в такт тупой работе сердца. Хотя что они там хранят, эти жрецы? Замеры подъема нильской воды за две тысячи лет, приблизительные предсказания солнечных затмений, собрание дурных присловий и заговоров на случай желудочной колики. И это передается с благоговением от поколения к поколению служителей. Это знание никак миру повредить не может, даже будучи открыто полностью и каждому ремесленнику. Будучи открыто, оно повредит не народу, но жрецам, ибо они останутся голыми. Самые циничные и умные давно уже поняли, что обладают не знанием, а властью, и спокойно довольствуются таким положением. Только власть их замешена не на силе, а на тайне. Они еще бездушнее, чем обычные гробокопатели, разорители погребений. Они умудряются питаться дарами могил, не вскрывая их, не рискуя быть наказанными и даже получая почести своей святости.

– Таков мой дядя Аменемхет?

– Твой дядя умнее и честнее большинства своих собратьев. Таких, как хитрый трус и предатель Птахотеп, например. Аменемхет никогда не выдал бы тебя мне. Он защищал бы тебя до последней возможности.

– А если бы не смог защитить?

– Он бы тебя убил. Я готов даже поверить в то, что он верит в своего Амона. Но при этом и использует, как умный, расчетливый раб использует своего беспечного хозяина. Амон, не ведая того, работает на него, плавая по небесам на своей ладье. Ты смотришь на меня такими широкими глазами, что я начинаю думать, будто сообщаю тебе небывалые, только что открытые истины, а между тем все это банально, скучно. Всей этой нудной суете вокруг пилонов тысячи лет. То правит Птах, то Амон обнявшись с Ра и не боясь обжечься в этом объятии… И это не конец, далее явится еще кто-нибудь и выгонит Амона с ладьи. А гимны будут бубниться, и кровь жертв будет течь, Нил за Нилом.

Апоп взял с подставки, что была тут же подле доски с вычислениями, кувшин с водой и отпил. Предложил Мериптаху. Тот скованно отказался, как бы придавленный плитами только что сделанных признаний. Не то чтобы он никогда и нигде не слыхивал ни единого слова по этому поводу. По обрывкам разговоров князя Бакенсети, злым словесным огрызкам, что падали под ноги толпящегося народа во время какого-нибудь особенно пышного храмового шествия, он мог заключить, что обитает где-то на горизонте жизни ядовитая мыслишка о гнили, скрывающейся за божественной позолотой. Но ее легко смывала широкая волна пьянящей радости и ощущения добродетельной причастности к божественному величию при вхождении в храм.

Поглядев на капли, что упали в пыль под ногами из опорожненного кувшина, царь вернулся мыслью к образу песчаного города:

– Ты слушаешь меня, Мериптах? Ладно, не надо слишком уж убиваться из-за моих разоблачений жреческой шайки. Это малая часть той скорлупы, с которой твоей душе предстоит расстаться при рождении к подлинной жизни. Помнишь, что я говорил тебе о водоносе, поливающем песчаную постройку? Ты пожалел постройку, а надобно было пожалеть воду! Ибо пески мира бесконечны и бесконечно косны. Воды, благодатной воды же истинного знания так мало. Что стоит один бурдюк против бескрайней и раскаленной пустыни!

– Один бурдюк, – сомнамбулически повторил Мериптах.

– Только не думай, что ты уже осушил его до дна, – усмехнулся Апоп. – Там еще много приятных и горьких глотков. И самый пьянящий… Я хотел сказать «на дне», но язык в этом месте, верно служа, начинает обманывать. Разумеется, то, к чему мы подойдем со временем, лежит, конечно, не на дне.

– На вершине?

– Нет. Вершина хороша для глаза. Для глаза, взирающего с вершины. То, что я имею в виду, скрыто, оно в глубине. В сердце.