Книга Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Происходит то, что я поняла: мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. И ты умный, и чуткий, и человечный, и… Я не знала, – выдавила я из себя, – что это может быть так просто.
Максим склонил голову набок, словно не веря своим ушам.
– Я не знала, что это может быть так просто, – повторила я. – До такой степени, что ничего не видела. И потом, я была так противна сама себе, что мне и в голову не пришло, чтобы кто-то мог…
– Ох… – выдохнул Максим и швырнул две пары носков в чемодан. – Я не знаю, что тебе сказать, Жен.
– Ты имеешь право сказать мне, что ничего не хочешь знать. Я только хотела… только хотела сказать тебе это, пока ты не улетел. Я понимаю, что это немного неожиданно…
– Немного?
Я слабо улыбнулась.
– То же самое сказал сегодня мой «бывший».
– Что?!
– Я только что виделась с Флорианом. И ему я тоже сказала, что совершила ошибку.
– Дьявольщина.
На сей раз он неподдельно удивился. В открытое окно ворвались автомобильные гудки. Максим подошел ко мне.
– Это мое такси, – сказал он.
– О’кей…
Я стояла столбом, сказать больше было нечего.
– Женевьева, это… ты же знаешь, что я в тебя влюбился… – Он поднял руку, чтобы остановить меня, видя, что я хочу его перебить. – Что бы ты ни думала. Да, ты была чумой, да, ты была разбита, потому что твой «бывший» ушел, да, ты мно-о-ого говорила о себе… – При этих словах он улыбнулся, слегка, но искренне. – Но ты сама сказала, это очень просто, ни к чему объяснять. Но теперь… я не могу… Ты являешься сюда в непарных шлепанцах, вываливаешь это на меня, и… ты понимаешь, что мне трудно принять это за чистую монету?
– Понимаю.
И это была правда: я на его месте, наверно, уже сбежала бы по пожарной лестнице.
– Думай что хочешь, – сказала я. – Главное, что я уверена: это правда.
По лицу Максима пробежала гримаска, в которой была надежда, но еще больше сомнения. Снова раздались гудки, еще нетерпеливее.
– Мне пора, – сказал он, закрывая чемодан.
Выпрямившись, он долго смотрел на меня своим пристальным взглядом, в котором теперь для меня сосредоточилось все, чего я хотела. Ты ведь так хорошо меня понимал, мысленно молила я, пойми же! Он и пытался понять, я знала, но от этого взгляда во мне все переворачивалось и хотелось броситься на него и заняться любовью под нетерпеливые гудки такси.
– Там посмотрим, о’кей? – сказал Максим. – Там посмотрим.
Я кивнула. Он, по крайней мере, выслушал меня с терпением и великодушием, в которых вполне мог бы мне отказать. И я сказала то, что хотела, сказала от чистого сердца, как говорится, облегчила душу.
Я посторонилась, пропуская Максима с чемоданом, и пошла за ним в коридор с легкой душой и тяжелым сердцем. Это снова было смешно: я ждала на лестничной площадке, пока он запирал дверь. Наконец он повернулся ко мне, поколебавшись, взял меня за руку и слегка сжал.
На улице такси заходилось гудками – вот-вот уедет!
– Я вернусь через три недели, – сказал Максим. – Тогда и посмотрим, о’кей?
Я успела только кивнуть, и он, поколебавшись еще несколько секунд, побежал вниз по лестнице с тяжелым чемоданом.
Я постояла на площадке минуту или две – не могла же я следовать за ним хвостом! – потом тоже спустилась. На левой ноге я натерла волдырь, наверно, оттого, что бежала в шлепанцах, и кое-как дохромала до первого этажа, удивляясь, что не встретила снова мадам Перрейра.
Я прокручивала в голове наш разговор, который мог бы, говорила я себе в тщетной надежде взбодриться, пройти и хуже. Он ведь не сказал «нет», правда? По крайней мере, не отказал наотрез. Может быть, вернувшись из Лондона, он скажет, что подумал и готов дать мне этот шанс, о котором я просила. У меня мелькнула мысль о хорошеньких англичанках, и я тихонько выругалась. Решительно не могло быть и речи о том, чтобы разобраться во всем этом самостоятельно, и я толкнула тяжелую дверь с твердым намерением отправиться прямиком к Катрин и Никола.
Я сделала несколько шагов по тротуару, но волдырь так болел, что пришлось остановиться. Я как раз снимала розовый шлепанец, когда услышала за спиной:
– Женевьева.
Я обернулась. Максим с чемоданом стоял передо мной в лужице золотистого света. Я застыла с поднятой ногой, держась за шлепанец.
– Такси тебя не дождалось? – спросила я.
– Нет… Такси меня дождалось.
Он улыбнулся и развел руками.
Я посмотрела на него, медленно поставив ногу на землю, – я тоже улыбалась.
– Правда? – сказала я сорвавшимся голосом.
Максим кивнул:
– Да. Правда.
И я кинулась к нему со шлепанцем в руке, и повисла у него на шее, и поцеловала его в заливавшем нас свете.
– Бог ты мой! – воскликнул Никола. – Вот это, я понимаю, палитра!
Он стоял перед большой кухонной стойкой, на которой громоздились подносы и тарелки, полные безупречных и разноцветных маленьких закусок.
– Я всю неделю готовила! – гордо объявила Жозиана, протягивая ему большое фаянсовое блюдо, на котором идеальным кругом были выложены тарталетки с сыром. – Ну же, не стой! Обнеси гостей!
Никола вытянулся в струнку, как провинившийся солдат, и отправился с тарталетками на большую террасу, где человек десять пили аперитив, любуясь закатом солнца над озером.
– Билл так доволен, – сказала Жозиана и сунула мне в руки тяжелый деревянный поднос с четырьмя параллельными рядами канапе. – Он обожает маленькие закуски.
Я улыбнулась как можно более естественно и пошла с подносом вслед за Никола.
Я не успела сделать и трех шагов, как Билл вынырнул из-за деревянной балки, которую украшали оленьи головы, – славные охотничьи трофеи, но, увы, не его.
– Я ненавижу маленькие закуски… – простонал он. – Почему было не приготовить стейки и сосиски на углях… это же мой праздник?
– Ей это в радость, пап…
– Я знаю, знаю… но обещай мне одну вещь, красавица дочка… когда будешь устраивать вечеринки для своего мужика… лучше угли.
– Да, папа.
Я пошла дальше, боясь уронить поднос, весивший не меньше пятнадцати килограммов.
– Угли, Женевьева! Главное – угли! – крикнул отец мне вслед, когда я уже вошла на террасу.
Одреанна, повисшая на руке Феликса-Антуана, подняла голову на его крик и бросила мне прочувствованное: «Фигня?» Я мотнула головой – мол, забудь – и пристроила поднос на стеклянный столик, надеясь, что тот не разлетится вдребезги под его весом.