Книга День Восьмой - Торнтон Уайлдер

— Думаю, что нет. Пожалуй, наверняка не знала.

— Вам, должно быть, приятно будет прочитать письмо в одиночестве. Лучше всего, если вы выйдете на крыльцо и прочтете его там. Потом принесите его обратно.

Ни разу у Роджера так не кружилась голова с тех пор, как он голодным юнцом пришел в Чикаго. В нем нарастало ощущение чего-то огромного и непостижимого. Он чувствовал себя как человек, который всю свою жизнь брел ощупью, не ведая о чудесах и опасностях, его подстерегающих, о глазах, следящих за каждым его шагом, о знамениях, начертанных на облаках. Он понял, что жизнь неизмеримо значительнее, глубже и рискованней, чем мы думаем. Он выронил из рук конверт и наклонился, чтобы поднять его. Ему вдруг стало страшно, что он так и пройдет свой путь, ничего — решительно ничего — не узнав о тех светлых и темных силах, что ведут меж собой жестокую схватку под покровом внешней благопристойности, — страшно, да, страшно, что ему суждено до конца жить жизнью раба или четвероногой твари с низко опущенной головой.

Он вышел на крыльцо. Он достал письмо из конверта. Слезы обожгли ему глаза. Он набрал побольше воздуху в легкие, словно изготовившись к бегу, и начал читать:

«Старейшинам религиозной общины ковенантеров.

Уважаемые друзья.

Не считая членов моей семьи, вы — единственные, кому я хочу нечто сказать на прощанье.

4 мая вечером я выстрелил из ружья в мишень. Человек, находившийся в нескольких шагах левее этой мишени, упал мертвым. Я не могу найти этому никакого объяснения. Я не повинен в убийстве — ни делом, ни помыслом.

Вы помните, что я всегда испытывал глубокий интерес к церкви и селению на Геркомеровом холме. В детстве бабушка водила меня в церковь, которая, как мне кажется, была похожа на вашу. Проведенные там часы, когда душа моя была полна тишины, смирения и веры, запомнились мне на всю жизнь. Нечто подобное встретил я и у членов вашей общины. Каждое воскресное утро, когда я присутствовал в Коултауне на богослужении совершенно иного толка, мысли мои уносились на Геркомеров холм.

У меня остается сын. Я не знаю никого старше его, кто бы мог наставить его словами совета, ободрения или порицания. В двадцать один год мужчина уже не терпит руководства. Если до того, как мой сын Роджер достигнет этого возраста, вы увидите, что он выказал малодушие или совершил нечто необдуманное и предосудительное, я прошу вас показать ему это письмо.

Я отправляюсь в Джолиет, повторяя про себя любимую молитву моей бабушки. Она молилась о том, чтобы наша жизнь служила осуществлению промысла Господня. Хочу надеяться, что я прожил свою жизнь не напрасно.

С глубоким уважением, Джон Эшли».

Роджер уронил письмо на колени. Он посмотрел на поднимавшийся перед его глазами промерзший склон холма. Дьякон хотел дать ему понять, что отца его спасли люди из общины ковенантеров. Они работали кто в тюрьме, кто на железной дороге. Они хорошо разбирались в механизмах замков, наручников и в расписании поездов. Они были безоружны, они были молчаливы, проворны и очень сильны. Нарушая закон, они рисковали своей жизнью и — что, вероятно, было для них значительно важнее — честью и достоинством своей церкви. Они повиновались законам более древним. Важная тайна была доверена Роджеру. Такой великий долг не оплатить никакой благодарностью.

Он возвратился в дом, положил письмо на стол возле Дьякона и сел. Дьякон пристально всматривался в домотканый коврик у себя под ногами. И Роджер взглядом последовал за ним. Коврик был соткан очень давно, но сложный запутанный узор из черных и коричневых ниток все еще можно было различить.

— Мистер Эшли, будьте так добры, поднимите и переверните этот коврик.

Роджер повиновался. С изнанки коврик представлял собой беспорядочную массу узлов, оборванных и свисающих нитей. Дьякон жестом попросил Роджера положить коврик на прежнее место.

— Вы журналист из Чикаго. Ваша сестра певица и живет в том же городе. Ваша мать содержит пансион в Коултауне. Ваш отец где-то в далеких краях. Это все — нити и узлы человеческой жизни. Узор, который они образуют, скрыт от вас.

Пауза.

— Слыхали ли вы о роде Иессеевом, мистер Эшли?

— Я… Если я не ошибаюсь, Иессей был отцом царя Давида.

Дьякон раскрыл лежавшую перед ним на столе огромную Библию. На развороте изображено было высокое тонкое дерево, с ветвей которого, подобно яблокам, свисали кружки с напечатанными на них именами.

— Это — древо рода Иессеева. Здесь потомки Иессея от Давида до Христа. Человек должен помнить о роде, из которого он происходит. Говорил ли вам Аристид, что мы происходим из рода, к которому принадлежал Авраам Линкольн?

— Нет, Дьякон.

— Это верно. Наши предки были выходцами из того округа в штате Кентукки, где он родился.

Пауза.

— Вы тоже из подобного рода. Вы отмечены знаком. Я вижу у вас на челе этот знак. В мире все время кто-то рождается. Одно из миллиардов рождений

— рождение Мессии. Иудеи и христиане считали, что Мессия только один, но они ошибались. Каждые мужчина и женщина способны произвести на свет Мессию, но одни на древе ближе к Мессии, а другие дальше. Вы когда-нибудь видели океан?

— Нет, Дьякон.

— Говорят, что в океане каждый девятый вал выше других. Не знаю, так ли это на самом деле. Но в океане человеческих жизней одна волна из многих сотен и тысяч встает, вобрав в себя силу и мощь множества человеческих душ, — и рождает Мессию. Стон сотрясает всю землю в эти минуты — близится ее час. Рождение Мессии готовится в течение многих столетий. Взгляните на этот рисунок. Более тридцати колен отделяет Христа от царя Давида. Подумайте обо всех них — о мужчинах и женщинах, о дедах и бабках Христовых. Один ученый проповедник говорил мне, что мать Христа, вероятно, не умела ни читать, ни писать, как и ее мать до нее. Но им было сказано: «Прямыми сделайте в степи стези богу нашему».

Он положил палец на страницу и понизил голос.

— Здесь есть имена людей, о которых Библия говорит нам дурное. Не кажется ли вам это странным? Мы с вами в неведении своем сказали бы, что мужчины и женщины, столь близкие к родившим Мессию, наверно, были чисты и безгрешны. Но нет! Бог строит по-своему. Он может употребить камень, который обыкновенные строители отбросили бы. Есть старинное изречение: «Неисповедимы пути, коими бог творит чудеса свои». Вам оно знакомо?

— Да, Дьякон.

— Человеку не дано постигнуть эти пути. Бог непостижим. Нет ничего наивнее, нежели представлять себе бога в образе человеческом. — Он махнул рукой в сторону Коултауна. — Как это делают там. Нам, людям, его пути часто кажутся жестокими или смешными. — Он перевернул страницу назад. Открылась новая гравюра. — Вот родословное древо Христа от Адама до Иессея. Когда Сарре — вот она! — было сказано, что она родит сына, она смеялась. Она была старухой. И она родила Исаака — что означает «смех». Библия — это история семьи, из которой вышел Мессия, но это лишь одна Библия. А семей таких много, только их библии никогда не были написаны.