Книга Три дня без чародея - Игорь Мерцалов

Невольно побледневший от этой речи князь изрек, нагнувшись к Бурезову:

— Безумец! Ты называл меня слепым, а того не видел, что все твои замыслы обречены. Величие Словени в том, что не стремится она подмять под себя другие народы. И вовеки пребудет сила ее, ибо никогда не возжелают славяне покорения мира. Потому что славяне, — это правда, — способны на самые великие свершения, но лишь в том случае, если веруют! Уверовать же в твои бредни, к счастью, невозможно…

— Ты так думаешь? — недобро усмехнулся Бурезов. — У меня бы нашлись средства изменить этот недостаток славян. Взгляни на себя. Если бы не болтливость Баклу-бея, ты до сих пор верил бы в то, что я тебе подсказал. Если бы не Баклу… если бы не орк, если бы не княжна… А главное, если бы не этот мальчишка, которого я просто не брал в расчет… Scrupulosus![2]

Уже не споря, лишь покачав головой, Велислав сурово отчеканил:

— Ты останешься в подвале святилища, в кандалах, до тех пор, пока чародеи не доставят тебя в Ладогу для суда. Стража! Сковать этого человека.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

За столом ужинали трое: Упрям, Нещур и Буян. Они сидели в спальне Наума, предоставив столовую оставшемуся на всякий случай десятку ласовичей. Ошуйник Болеслав не стал полностью снимать охранение: Бурезов сказал, что после ночного боя нечисти у него в услужении не осталось, но никто ему, ясное дело, на слово верить не собирался.

Буян за столом еще чувствовал себя неловко. Время от времени ему приходило на ум, что он смотрит на бывшего хозяина с собачьим обожанием, и тогда он хмурился, морщил лоб, кривил губы и вообще старался показать свою обособленность. Но потом расслаблялся, и лицо его становилось обычным лицом доброго человека, склонного к молчаливым размышлениям.

С трудом верилось, что это тот самый пес, который еще недавно ругательски ругал Упряма, и Наума, а также все светлое и доброе, что есть на свете, включая саму мысль кого-то перевоспитывать. Собственно, Упрям, памятуя некоторые высказывания пса, сто раз бы усомнился, прежде чем вернуть ему человеческий облик. А вот учитель ни минуты не колебался. И как только прозрел в ядовито злословящем волкодаве этого степенного мужчину? Но на то он и Наум, учитель. Знает: когда, кого и в кого превращать.

Светорад после ран, а Наум — после действительно оказавшегося очень трудным прохождения через врата были еще слишком слабы. Оба, утопая в подушках, сидели, привалившись спинами к стене, на постели и прихлебывали бульончик.

За окном сгущались сумерки.

— Так, значит, то не василиски были? — не отставал Упрям. — Значит, зря я им дули казал?

— Не зря. Штуковины эти не василиски, они даже не живые — ну, может, самую малость. Однако опасаться их все равно следовало. Приютивший меня человек старательно прятал меня от людей с такими штуками, — пояснил Наум.

— А вот…

— А вот ты, кажется, так и не вручил меч князю?

Упрям хлопнул себя по лбу:

— Забыл! Ну до того ли было? А вообще, оно и к лучшему. Его все-таки Твердята делал, я завтра ему верну меч, пусть он дарит. А вот скажи, учитель, как там…

Светорад булькнул бульоном, вроде бы хихикнув, а Нещур сурово сказал:

— Дай отдохнуть человеку!

— Верно, — согласился Наум. — Тем более, в конечном счете, ты узнаешь все, что тебе любопытно. Но сначала я должен узнать у тебя все, что мне нужно. Я уже кое-что ведаю о нынешней ярмарке, обо всех этих «пустячках» и «безделушках», и очень они мне не нравятся. Завтра же займусь ими вплотную.

— Что ты, учитель, завтра ты еще будешь отдыхать!

— К сожалению, времени для этого нет и не предвидится

— Почему же, учитель? Ведь все самое страшное позади. Бурезов схвачен и во всем сознался, ход войны переломлен. Работы еще, конечно, много предстоит, но главное уже сделано!

— Ох, и наивный ты у меня… — усмехнулся Наум. — Неужто впрямь думаешь, будто Бурезов нам все рассказал? А подумай — зачем бы? Чтобы нам легче жилось? Вот уж что его меньше всего заботит, так это наше удобство. Нет, Упрям, как раз о самом главном преступник умолчал. Сказанное им в святилище — не признанием было, только средством глаза ваши отвести. Или ты тоже поверил, что Бурезов на одну только войну рассчитывал?

— Как не поверить, если он такие надежды возлагал на битву в Угорье? — пожал плечами Упрям. — Ведь ясно как день: кабы не подоспели мы на летающих ладьях, многие князья и чародеи славянские непременно погибли бы.

— Да, конечно, — кивнул Наум. — Однако Бурезов отлично знает, что бог войны изменчив и непредсказуем, а в огне раздуваемых им пожаров народный дух закаляется, но не меняется. Конечной же целью Бурезова было то, о чем он не сказал, но, судя по вашим с Нещуром словам, проговорился под конец. Изменить сознание людей, внушить им свою безумную веру…

— Разве можно хоть на миг допустить, что у него и впрямь был способ сделать это? — осторожно спросил Светорад.

— К сожалению, да. И самое страшное — этот способ сработает независимо от того, будет Бурезов рядом или нет, — объявил Наум.

— Ярмарка? — спросил Упрям.

Учитель внимательно посмотрел ему в глаза:

Наобум спросил или действительно что-то подозреваешь?

— Да скорее наобум, — сознался парень.

— Однако мыслишь верно. Вы с Нещуром хорошо поработали на Смотре, но вам не хватило опыта, да и коварство Бурезова было слишком изощренным. Только в удивительном мире необязательного будущего мне удалось отыскать некоторые ответы.

Все ждали продолжения, но чародей, убедившись, что завладел вниманием слушателей, сперва приложился к своему вареву, а потом обвел их долгим взором:

— Бурезов отнюдь не случайно столько сил и средств потратил на подготовку этой ярмарки. Он не мог быть совершенно уверен, что Совет Старцев не вышлет своего человека ему в помощь — и в этом случае все должно было пройти без сучка без задоринки. Подбор товаров он осуществил как очень глубокое, тщательно продуманное заклинание. Соединясь вместе, все эти невинные «безделушки» и «пустячки» должны образовать своего рода ауру потребительства, эпидемию вещизма, которая меньше чем за год до неузнаваемости изменила бы население Дивного. Позже я объясню подробно, что означают эти слова, а пока просто поверьте: самые коварные демоны Исподнего мира не смогли бы измыслить более верное средство к уничтожению славянского духа. Все эти сотовые «клушки» и очки-духовиды, роскошные самобранки и даже «предметы оргиастического культа», которые Израэль Рев конечно же никуда с собой не повезет, должны, по мысли Бурезова, распространиться по Словени, обратив ее великие силы, о которых так страстно вещал он нынче в святилище, к целям самым низменным и недостойным.

— Но как, учитель? Разве не прав был князь, когда сказал, что славяне никогда не пойдут покорять другие народы — в том и сила их… Разве это не правда? Прости, учитель, в это я не могу поверить.