Книга Флорентийские маски - Роза Планас

Второй мужчина, стоявший по левую сторону от Антонио, взял из рук библиотекаря сумку и открыл ее. Запустив руку в перчатке внутрь, он одним движением достал оттуда тот самый череп, чем немало удивил Пола, скорее считавшего эту находку чьей-то не слишком удачной выдумкой.

И вот череп оказался перед его глазами, освещенный падавшим откуда-то со свода подземелья тонким лучом света. В этом свете было видно, что костная ткань во многих местах потемнела, но сквозь темные пятна пробивается едва заметное свечение. У Пола сразу же возникло ощущение, что мягкие ткани, некогда прикрывавшие эти кости, непостижимым образом должны появиться вновь. Ему захотелось посмотреть на это чудо природы вблизи, и он сделал два шага вперед. Никто не мешал ему. Пол протянул руку и прикоснулся к кончику носа, словно желая на ощупь удостовериться в том, что видели его глаза. Нос показался ему похожим на костяной нож, а его кончик – на лезвие хирургического скальпеля. Кроме того, Пол имел возможность убедиться в том, что этот костный отросток не был каким-то образом прикреплен к обыкновенному черепу, а являлся продолжением основных лобных и лицевых костей. Не меньше, чем нос, поразили англичанина глазницы черепа, в которых он разглядел едва заметный огонек. Так, наверное, должны выглядеть в ночи сказочные домики, в окнах которых горит свет, приглашая заблудившегося путника скоротать ночь в тепле и уюте.

– Я вас пригласил, чтобы вы посмотрели на этот череп и раз и навсегда отказались от его поисков. Он находится в руках тех людей, которые имеют полное право обладать им. Я сам купил эту реликвию, а Федерико и Марк заплатили своими жизнями за то, чтобы подтвердить, что это не игрушка и не подделка. Сегодня мы уже можем с уверенностью сказать, что череп принадлежал человеку, описанному Коллоди в его сказке. Пиноккио существовал, как любой другой человек, отличала его лишь одна редкая особенность: он не мог врать. Каждая его ложь немедленно выражалась в видимых изменениях, происходивших с его телом.

Антонио рассказывал все это спокойно и с явным удовольствием. Двое его спутников стояли рядом с ним, как преторианские гвардейцы, наблюдая за реакцией Пола. Коломбина слушала рассказ Антонио молча и неподвижно, будто оцепенев от волнения.

– Хорошо, я признаю вашу правоту и не буду оспаривать подлинность этого природного феномена. Но скажите, помимо чисто антропологического интереса, что еще так привлекает вас в этом черепе? Неужели ради того, чтобы подтвердить его подлинность, стоило жертвовать жизнями Федерико и Марка? – С точки зрения Пола, представленные аргументы никак не могли служить оправданием гибели двоих друзей.

– А вы, оказывается, кое-чего так до сих пор и не поняли, – сказал Антонио, изобразив на лице подобие улыбки. – Нос куклы продолжал расти и после ее смерти. Знаете почему? Да все потому, что смерть и есть еще одна ложь. На самом деле смерть – это обратимое состояние, из которого есть путь назад, нужно только знать те вехи, по которым его следует пройти. Среди нас есть люди, которым доводилось проходить этот путь, и не однажды. Могу представить в этом качестве сопровождающую вас даму. – Он кивнул в сторону Коломбины, которая лишь смиренно опустила голову в знак согласия. – Так почему, спрашивается, я должен бояться смерти моих лучших друзей, если в любой момент могу вернуть их в реальный мир в привычном для меня обличье?

Пол не знал, что ответить. Все, что он слышал до сих пор, не вызывало у него ощущения абсурда; более того, во многое он готов был поверить, но то, что сейчас слетело с губ этого самодеятельного актера, переодетого Арлекином, с точки зрения ученого, было просто бредом сумасшедшего. Если Коломбина – покойница, то зачем, спрашивается, сопротивляться тому влечению, которое она будила в нем? «Она же старше меня, – подумал Пол, – и ее предыдущее воплощение на земле случилось гораздо раньше, чем пришел в этот мир я». Пол вдруг отчетливо вспомнил свою мрачную прогулку по саду, окружавшему Сатис-хаус. И все же он словно встряхнулся, заставив себя сбросить наваждение: необратимость смерти – это аксиома, а все, что ему говорил Антонио, – действительно ложь, причем ложь, основанная на суевериях и предрассудках. Когда живое существо умирает, в его теле начинают образовываться сильные органические кислоты, которые, в свою очередь, разлагают остальные ткани и уничтожают привычное обличье человека, превращая его в лужу перегноя, постепенно просачивающегося в землю. Вот почему древние представляли себе ад в глубине земли: все, что остается от мертвых, рано или поздно стекает туда, вглубь земной тверди, подчиняясь универсальному закону всемирного тяготения.

– А как умер Пиноккио? – сам не ожидая от себя такого вопроса, обратился Пол к мексиканцу.

– Он утонул, захлебнулся, упав с корабля, как утонули солдаты под Слэптоном, – невозмутимо ответил Антонио. – А затем его тело было перемолото между обломками мачт, рей и другого снаряжения. Для моря, готового поглотить все, что угодно, он и был не чем иным, как очередной деталью корабельной деревянной оснастки.

Похоже было, что Антонио вполне контролирует нить разговора и у него есть наготове ответы на все вопросы Пола, который в этот момент снова вспомнил о Ласло.

– Но если череп был у вас, зачем тогда было провоцировать других на его поиски? Вот этот человек, – он показал пальцем в сторону Ласло, – приехал из Мексики, надеясь найти данную редкостную диковину.

Руки Пола были влажными от пота. Венгр тем временем оставался без сознания, а его взгляд был все так же устремлен куда-то вдаль, в другую, страшно далекую от нас Вселенную.

– Он всегда был догадлив. Сообразил, что череп уже здесь. Хоакин украл у меня череп после смерти отца, который приказал уничтожить эту бесценную реликвию. Хорошо, что я обо всем догадался и сумел вернуть свое сокровище.

Антонио говорил о мажордоме, который тоже занял место в череде покойников, покинувших этот мир по его прихоти. Никаких доказательств Антонио не представил, да в этом и не было необходимости: Хоакин заплатил жизнью за неосторожно проявленное вольнодумство, попытку противостоять наследнику своего бывшего покровителя. Единственное, что оставалось Полу непонятным, – зачем было нужно разыгрывать ту часть спектакля, которая побудила Ласло ехать в Италию. Это было нечто большее, чем простое совпадение, как и списки имен на могильных плитах, прикрывающих ниши в стенах подземелья.

– Ласло приехал сюда, чтобы исполнить свой последний долг, – суровым голосом объявил Антонио. – Он прямо сейчас подпишет все бумаги, которые потребуются, чтобы тело моего отца было перевезено в Италию и захоронено на этом кладбище.

Слова мексиканца пробудили в душе Пола Харпера его самые сокровенные страхи: оказывается, Антонио решил провести какой-то зловещий, чудовищный эксперимент с телом своего покойного отца и черепом деревянной куклы. Судя по всему, он собирался вернуть отца к жизни при помощи живительной энергии, излучаемой черепом. Если бы его опыт удался, он, несомненно, постарался бы вызвать из царства мертвых тени Федерико и Марка. Для осуществления этого поистине некрофильского обряда он мог располагать знаниями и опытом, накопленными в подобных делах всем старинным орденом добрых братьев. Ложа карбонариев в полном составе была готова участвовать в намеченном мероприятии: вот для чего на сцене вместе с Антонио находились еще два актера – библиотекарь из Национальной библиотеки и Винченцо де Лукка собственной персоной. Пол давно узнал его в человеке, который стоял рядом с Антонио. Бывший военный и актер, он не раз исполнял роль отца Коломбины, но на самом деле уже многие годы был мертвецом, которого вызывали из могилы в случае необходимости. Старого дуэлянта и забияку, его вполне устраивала роль уже мертвого и потому бессмертного соперника остальных персонажей этого бесконечного спектакля. Вместо отставного офицера и актера-любителя перед глазами Пола предстал итальянский вампир, персонаж зловещей пляски смерти, исполняемой на тайных собраниях ордена карбонариев. С этого момента маски были больше не нужны. Каждый из трех стоявших перед Полом персонажей представил ему – единственному находящемуся в сознании зрителю – свои верительные грамоты. Энтомолог понимал, что долго не продержится, – его сердце и нервы могли не выдержать подобного напряжения.