Книга Семь корон зверя - Алла Дымовская

Эти-то ночные постояльцы, когда наглые, а когда и протрезвевше-застенчивые, и доставляли Ирочке скудное денежное довольствие. Техника вытягивания наличности была не очень даже и хитра. Когда мать, с утра, как поезд по расписанию, отправлявшаяся неукоснительно на родную рыночную площадь, велела накормить чем придется пробудившегося гостя, Иришка, прежде чем подать поесть, на глазок определяла сущность и утренний настрой постояльца. Если тот вид имел невыспавшийся и понурый или просто растерянный от пробуждения в неведомо какой части света, Ирочка без обиняков, но ласково намекала, что за завтрак надо бы заплатить отдельно, хотя бы рубль, одновременно при этом заботливо опекала гостя, старалась накормить от души. И денежку в этом случае получала всегда, иногда и больше рубля – за приветливость и доброе слово. Если же гость вставал бодрячком и в совершенно чужом ему доме чувствовал себя, как в своем собственном, был с утра авантажен и нахален, то подход к нему у Ирочки имелся совсем иной, да и денежный расчет тоже.

Когда самоуверенный постоялец, чаще человек горячий и кавказский, видя смущение прислуживавшей ему миловидной и полуодетой девчонки, пытался продлить ночные удовольствия и неожиданно обнимал Иринку, тянул к себе на колени, тут и начиналось основное шоу. От наигранного девичьего смущения не оставалось и следа, Иришка принималась отбиваться и орать на всю улицу, поминая соседа-участкового и мамашу, которая, скажи ей дочка хоть полслова, не оставит от нахала мокрого места. Далее дело, ловко доведенное Иришей до мирного разрешения, редко заканчивалось меньше чем выдачей малолетней вымогательнице десятки за молчание.

Но на червонцы Люськиных хахалей определиться в жизни было нельзя, на мать же у Иринки и нерадужных надежд не имелось. Оставалось позаботиться о себе самой, а там, как говорится, что Бог даст.

После восьмилетки определиться удалось ученицей дамского парикмахера, не без заискиваний и обещаний служить одновременно и в должности сменной уборщицы, в цирюльню на Курортном, и то было редкой удачей для бесхозной девчонки. Поначалу и мастерицы, и вообще все, кому было не лень, отрывались на новенькой по полной программе, об учебе и вовсе никто даже не заикался. «Подай, прибери, сбегай, пошла вон, лахудра», а когда и тычки до синяков. Иришка же терпела, понимала, что на первых порах никак не может быть иначе.

Но терпение и труд всё перетрут. Исполнительную, улыбчивую, а главное, необидчивую послушницу третировали недолго, благо мастерицы в дамском зале подобрались не до конца бессовестные. Когда и подменяла Иришка наставницу свою Нютку – вымыть голову постоянной клиентке, случайные, чай, не баре, сами до мойки дойдут и обслужатся, бигуди снять или накрутить, химию для завивки в посуде развести. У Иришки все получалось, все выходило хорошо. Через год с небольшим Нютка стала доверять старательной ученице иногда и стрижку сомнительной заказчицы. И тоже без нареканий. Деньги, пусть совсем пока небольшие, все же капали в Иришкин тощий карман, были честно и нелегко заработанными.

Одно только наблюдение, ежедневное и злое, не давало Иринке наслаждаться грядущими успехами и настоящими достижениями на жизненном поприще.

Они проходили нескончаемым потоком, с утра до вечера Иринкиного рабочего дня, веселые и богатые, местные, приезжие, разодетые и в большинстве своем привередливые, подруги картежных катал, рыночных рэкетиров, подпольных фабрикантов и торговых дельцов, многие – не сильно и старше ее самой. И уж конечно, без институтских дипломов всего на свете добившиеся. К ним наперебой кидались мастерицы, зная щедрую манеру разбрасывания чаевых, о них злословили не без зависти, копировали наряды и словечки, заискивали и деликатно выспрашивали захватывающие подробности их «светской» жизни.

Вывод из коротенького своего выхода «в люди» Иринкой был сделан неутешительный. Стань она хоть самой-самой выдающейся парикмахерской примой, как местная их звезда беленькая Светка, пусть записываются охочие до красоты клиентки к будущей Ирине Аркадьевне хоть за год вперед, все равно останется она обслугой и халдейкой, даже если состарится и умрет позади этого растреклятого цирюльничьего кресла. А пока она будет горбатиться за ним годами в надежде на приличный заработок и услужливо принятые чаевые, другие девчонки, удачливые и свободные, расхватают лучшие места и лучших же мужиков, и останется Иришка старой дурой, не нужной никому и уж тем более себе самой. Печальный опыт матери Иринку ни в чем не убеждал, напротив, ясно подсказывал, каких подводных камней надо избегать, если не хочешь, чтобы лодка твоя потерпела безнадежное кораблекрушение. Оттого Иринка и дала для начала зарок спиртного в рот не брать и не трепать себя по пустякам. Было ей об ту пору уже полных шестнадцать лет.

Реальность с планами юной покорительницы высот благополучия считаться, однако, не пожелала. В хороший ресторан одной так запросто было не сунуться, да и не в чем, на закрытый пляж тоже не попасть, приставать самой к состоятельным на вид мужчинам прямо на улице Иришке казалось пока зазорным. Опять же работать приходилось по шесть дней в неделю и все на ногах, что к вечерним хождениям не очень-то располагало. Однако размышления о выходе из сложившихся волей судьбы неудобств много времени у предприимчивой девчушки не заняли. Для начала Иринка посчитала правильным снизить запросы, поднабраться опыта и скопить необходимые для антуража деньги, а там уже, подготовленной и вооруженной, идти на штурм тугих кошельков.

Первым делом Иринка недрогнувшей рукой похоронила недавние свои достижения и старания. Уволилась с работы, сославшись на совсем захворавшую мать. Люська и в действительности последнее время была нездорова, врачи подозревали рак желудка, о чем потихоньку и сообщили дочери. Но Иришка всамделишных ухаживаний за матерью в намерениях не имела и с чистой совестью отправила ту на больничную койку. Люська давно уж превратилась в ненужную и хлопотную обузу, и Иринка про себя не без радости надеялась, что при таком диагнозе мать в скором времени откинет копыта.

Закона о тунеядстве еще не отменили, и Иринка, как-то раз навещая мать в больнице, сговорилась с тамошней санитаркой-пенсионеркой о подмене. Лишний оклад куда как устраивал бодрую старушку, а вопросов никто и не задавал – больничные санитарки на дороге просто так не валяются. По документам же все выходило удачно. Даже стаж рабочий помаленьку набирался на трудовой книжке. Оставалось разрешить самый главный вопрос – как и где обменять тело и молодость на денежные знаки? Будущую свою профессию Иринка даже в мыслях и откровениях перед собой не считала уместным называть проституцией. Проститутки, в ее совковых, пионерских представлениях, были опустившимися, развратными тварями, грязными и грубыми, без разбору отдающимися кому попало за любые, самые жалкие копейки. В чем-то схожие с несчастной, непутевой Люськой. Иринка же ставила перед собой высокие цели и средства для их достижения ограничивать не собиралась. Страхов и неуверенности она почти что и не испытывала, первичный сексуальный опыт тоже имелся... С тем самым соседским Петюней, выросшим в здоровенного обалдуя и маменькиного сыночка, потихоньку от родителей таскавшего для Иришки конфеты и трешки из дома.

Затащить долговязого и флегматичного Петюню в постель никакого труда не составило, да Петюня и не упирался, а скорее наоборот. Иришка же действовала отчасти из праздного интереса, отчасти и из корыстных побуждений, накрепко, словно бычка к ограде, привязав к себе слабохарактерного Петюню сексуальными удовольствиями. Нельзя сказать, что сама Иринка эти удовольствия искренне разделяла, но кое-какой опыт и материальную выгоду все же приобрела. И чувствовала себя вполне подготовленной для будущего покорения сильной половины человечества.