Книга Перо динозавра - Сиссель-Йо Газан

Я вышла из спальни в гостиную, здесь было совершенно темно. Сперва я решила, что это из-за того, что окно закрыто тяжелой шторой, и в отчаянии подумала, что он, может быть, как раз спал после обеда. Я взялась за штору и с силой потянула ее в сторону, но светлее от этого в комнате не стало. В ту же секунду я поняла, что комната полна жизни, и тогда уже догадалась, в чем дело. Асгер сделал из своей гостиной один большой террариум.

— Я недавно закрасил окно, — довольно сказал он, входя в комнату с чаем. — Ко мне заходил сантехник, которому казалось, что здесь чересчур темно, поэтому он открыл штору, хотя я ясно дал ему понять, что этого делать нельзя. Моя самка южночилийского тарантула тогда как раз откладывала яйца, во время этого процесса они не терпят дневного света. Абсолютно, — сказал он с нажимом. — В своей естественной среде обитания самки зарываются глубоко в землю, чтобы яйца получили необходимые влажность, холод и темноту. Этот сантехник все испортил, — раздосадованно сказал Асгер. — С тех пор она отказывается это делать.

Он поставил чайник и пирожные на журнальный столик, я различала только их контуры.

— Но если тебе нужен свет, я могу включить, — сказал он и зажег его, прежде чем я успела ответить. — Это особенный свет, — объяснил он. — В нем отфильтрованы все красные лучи. Его недостаточно, чтобы читать, но достаточно, чтобы ориентироваться. Так нормально? Если хочешь, можем сесть на кухне.

Свет в гостиной был холодный и сумеречный. Я осмотрелась вокруг. Ни на одной из четырех стен не было места, не занятого террариумами.

— Это пауки? — прошептала я.

— Семьдесят два паука, из которых тридцать четыре ядовитые настолько, что укус может оказаться смертельным, тридцать девять скорпионов, все смертоносные, четыре ядовитые змеи, ну и, конечно, тараканы, мыши и сверчки. Для корма, — довольно сказал он.

Вдоль левой стены с террариумами стояло еще несколько наполненных узлов. Книги, папки, экземпляры журнала «Science» и диски, догадалась я.

Я спросила у него, зачем он хранит вещи в узлах, и он ответил, что просто копирует свойственный природе порядок. Яйца, гнезда и жвачка, всегда сложенные в связки, груды и кучи. Он просто копирует природу.

— Это просто эксперимент, — сказал он. — Это в шутку, конечно, — добавил он вдруг неуверенно.

Ханне остановилась и посмотрела на Сёрена:

— Я вообще-то не знаю, зачем я вам все это рассказываю.

Сёрен откашлялся.

— Продолжайте, пожалуйста. Это важно, — он открыто посмотрел на Ханне Моритцен, которая была растерянна, как будто потеряла нить рассказа.

— Не знаю… я вышла оттуда… — она поежилась, — очень расстроенной… и очень злилась на себя за это. Я же не нашла у него в квартире склада детской порнографии, и не застала его за печатанием денег… — она вздохнула. — Но с чем я столкнулась? Я много об этом думала следующие несколько недель и, как назло, постоянно натыкалась на Хелланда. Каждый раз, когда я выглядывала в окно, он стоял и разговаривал с кем-то из коллег или застегивал велосипедный шлем, всегда полный энергии, всегда харизматичный. Пару раз я видела его вместе с дочерью. Она была совершенно не похожа на Асгера, и Ларс смотрел на них тоже по-разному. Насколько он не заинтересовался Асгером в тот день, когда они пожали друг другу руки, настолько же он был поглощен дочкой. Он так обнимал ее за шею, так внимательно ее слушал, склонив голову набок! Ей тогда было лет двенадцать-тринадцать. Что-то внутри меня сжималось. Почему он не может так же естественно любить Асгера? Меня все больше и больше раздирали противоречия, и побывав у Асгера в гостях, я снова начала думать, не стоит ли мне рассказать ему о Ларсе. Я часами пыталась понять, что стоит за этим желанием. Хочу ли я, чтобы у Асгера был отец, или мне самой важно говорить об Асгере с кем-то, кто любил бы его как я? Не было никакого сомнения — мной руководило именно это последнее желание. Я представляла, как мы с Хелландом сидим на диване и говорим о нашем сыне. Но Хелланду это было не нужно. Он прекрасно знал, что Асгер его сын, но никогда не давал почувствовать, что хотел бы принимать участие в его жизни. Он даже не смотрел на мои окна, когда проходил мимо, и здоровался со мной только тогда, когда мы встречались на семинарах или лекциях. Вежливо и внимательно, как и всегда. А потом случилось вот что — мы с Ларсом должны были провести совместную финансовую встречу. Наши с ним отделения получили общий грант, и теперь нам нужно было понять, как по справедливости разделить деньги. Был конец девяностых, университетский бюджет к тому времени заметно отощал. Никто, конечно, не представлял, что может быть еще хуже, — она угрюмо взглянула на Сёрена. — Было решено, что по два представителя от каждого отделения должны собраться вместе и распределить средства по разным исследовательским проектам. Я явилась с молодой исследовательницей из своего отделения, Хелланд привел коллегу из своего. Я сразу поняла, что с Ларсом что-то случилось, он выглядел усталым и был сильно не в духе, вся та энергия, которую он излучал раньше и которая меня почти раздражала, исчезла, как роса на солнце. Во время встречи он был раздражен, говорил отрывисто и, казалось, не находил ни один из наших проектов достойным выделения средств. Я долго думала, что это на него нашло, но я ведь плохо его знала, так что не пришла ни к каким выводам. Но одно было очевидно — его обычная неуязвимость если и не исчезла совсем, то по крайней мере серьезно поистрепалась. И здесь я вдруг увидела возможность воспользоваться случаем и вонзить в него нож, — Ханне доверчиво посмотрела на Сёрена. — Я подошла к нему после встречи и сказала, что все обдумала и считаю, что мы должны сказать Асгеру правду. Он ответил, что понятия не имеет, о чем я говорю.

Два дня спустя я получила официальное уведомление о том, что больше семидесяти пяти процентов всех выделенных средств передаются нашему отделению, конкретно — двум моим проектам. Я пришла на работу и увидела, что коллеги купили настойку «Gammel dansk» и булочки. Моя младшая коллега, которая была вместе со мной на встрече, обняла меня, сияя: «Что вы ему такого сказали? Отличная работа!»

Я была, конечно, ошеломлена, и пять минут наивно радовалась, считая, что деньги достались нам по справедливости. А потом поняла подоплеку — Хелланд покупал мое молчание.

Следующие несколько недель я не знала, что делать. В отделении царило приподнятое настроение, мы проводили одну бурную стратегическую встречу за другой. У нас достаточно денег, чтобы купить новый электронный микроскоп, чтобы взять троих дипломников в запланированную поездку в тот регион, где шел наш проект, нам хватит денег послать участников на два предстоящих симпозиума в Азии и Америке. Все были в эйфории, и это, конечно, заражало. В течение тех недель я несколько раз видела Хелланда, и он никогда не поднимал глаз на мое окно, хотя я уверена, что он знал, что я сижу у себя в кабинете. Асгера я тоже встречала тогда несколько раз. Он сиял. На защите его диссертации аудитория аплодировала стоя, а через две недели он получил грант на новые исследования. Я снова и снова думала обо всем этом. Должна ли я так просто спустить это Хелланду с рук и позволить ему купить мое молчание?