Книга Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров - Виктор Мережко

— На свидание, — усмехнулась она.

— Кого увидела?

— Мужа.

— Мужа? — Николай даже остановился. — Твой муж здесь?

— В соседнем поселке.

— Тоже каторжанин?

— Хуже.

— Разве хуже бывает?

— Бывает, — печально усмехнулась воровка. — Я это увидела.

Некоторое время шли молча.

— Ты, парень, держись от меня подальше, — сказала Сонька.

— Почему?

— Беда может случиться.

— С тобой?

— С тобой. Со мной она уже случилась. Увидит кто, пойдут разговоры, а начальник у тебя строгий.

— Это правда. — Парень достал из кармана луковицу, протянул воровке. — Бери, а то все зубы повываливаются.

Сонька благодарно приняла подарок, улыбнулась:

— Откуда это у тебя?

— Купил. Тут у нас все можно купить, были бы деньги. Как выйдешь за поселок, там живут вольнонаемные. Водка, курево, даже чеснок — все есть.

* * *

Груня стояла в кабинете Солодова возле самого порога, от страха кружилась голова, подкашивались ноги. Прапорщик смотрел на нее изучающе и в то же время раздраженно. Голова у Груни была повязана платком, через который просачивалась кровь, лицо было в кровоподтеках.

— Воруешь, значит, Гудзенко? — спросил Солодов, отвернувшись к окну и наблюдая там что-то.

— Не ворую, — мотнула узница головой.

— Кто?

— Что?

— Кто ворует?

— Не знаю. Не видела.

— Откуда у Соньки взялось золото?

— Штифанула.

— Ты?

— Она.

Прапорщик развернулся к ней.

— Штифанула золото ты, а Соньке подбросила!

Груня молчала.

— Что можешь сказать про нее?

— Ничего.

— С кем якшается?

— Больше сама с собой. На работе молчит, в бараке тоже. Будто обдумывает что-то. Бабы ее уважают.

— По твоей роже заметно, — ухмыльнулся Солодов и после паузы велел: — Будешь наблюдать за нею. И если чего, моментом ко мне.

— Это как? Прямо к вам бежать?

— Дура ты, Гудзенко. Скажешь любому охраннику, он тебя приведет!

Груня хотела уже толкнуть дверь, как вдруг вспомнила:

— Тут на нее один охранник заглядывается.

— Это который? — нахмурился прапорщик.

— Молоденький. Чукча.

Солодов рассмеялся.

— Ладно, повнимательней приглядывайся. И на чукчу в том числе.

* * *

С приходом настоящей зимы женщин перевели работать на одну из угольных шахт. Спускаться в разработку приходилось пешком почти в кромешной темноте, волоча за собой пустые деревянные санки. В бездонной яме какие-то люди яростно били молотками угольные пласты, отчего в спертом воздухе стояла черная пыль, и дышать было совершенно нечем.

Узницы лопатами отгребали колотый уголь, грузили его на санки и тащили все по той же яме наверх. В темноте наталкивались друг на друга, а подчас и на надсмотрщиков, которые матерились и отталкивали арестанток.

* * *

Узницы возвращались из угольных работ с черными лицами, в грязной одежде, едва волоча ноги.

В поселке снег был белый, чистый, и здесь работали бабы, которых по тем или иным причинам отметило начальство. Они расчищали большими лопатами дворы и узкие дорожки, пилили бревна, кололи чурбачки под дрова. Охраны вблизи никакой не было, лишь за поселком на вышках виднелись их унылые фигуры.

Сонька увидела среди этих женщин Груню, взгляды их пересеклись. Груня как раз колола дрова, распрямилась, с вызовом посмотрела на уставшую черную Соньку.

— Сонь, — позвала Груня, оставила санки, подошла поближе. — Прости меня.

Воровка едва заметно пожала плечами.

— А я уже и не помню.

— Спасибо. Только скажи бабам, чтоб не стеклили меня больше.

— Это от меня не зависит. Как будешь жить, так и будут стеклить, — ответила Сонька, прошла мимо товарки и скрылась за дверью своего барака.

Груня какое-то время смотрела ей вслед, затем наложила на саночки колотых дров и потащила их к общей куче под навесом.

* * *

Было уже темно, Сонька сидела в одиночестве под бараком во дворе, куталась от мороза в дохлую кацавейку, слушала жизнь арестантского поселка. Из некоторых дверей доносился смех и бабий говор, в каком-то бараке пели, а из мужской половины поселка тоже слышались песни, но только какие-то тягучие, заунывные.

К воровке подошел мужичок, присел рядом. Он был неприметный, маленький, щуплый, измотанный пересылками и каторгой. Не говорил, а сипел.

— Здравствуй, Соня.

Она удивленно посмотрела на незнакомца.

— Здравствуй.

— Ты меня не знаешь, я тебя знаю. Тебе привет от мужиков.

— От кого?

— От товарищей. — Он огляделся, шепнул: — Денег передали, — и попытался всунуть ей в ладонь что-то. — Держи.

Сонька отвела его руку.

— Зачем?

— Заплатишь вольным, они жрачки принесут, чтоб не сдохла. Это деньги от общака. Соня.

Она с усмешкой качнула головой:

— Не надо. Мне и пайки хватает.

— Не веришь, что ли?

— Верю.

— Я — Семен Ржавый. Товарищи узнали, кой-чего провернули, велели тебе передать.

Дверь барака открылась, и в проеме показалась голова Груни.

— Соня, ступай пить чай.

— Сейчас.

Сонька поднялась.

— Передай мужикам, если понадобится, я сама попрошу.

Она направилась к дверям, арестант неожиданно придержал ее.

— Соня… — взял руку, неожиданно приник к ней лицом. — Ты наша гордость, Соня. Держись.

И Семен быстро двинулся прочь.

Когда Сонька вошла в барак, арестантки дружно пили чай.

Она протолкалась к своей постели, взяла наполненную горячей жидкостью кружку, молча стала пить.

— Кто это к тебе приходил? — подала голос Груня.

— Знакомый.

— И как он проник? Мужиков к нам ведь не пускают.

— Проник.

— Чего хотел?

— Тебя спрашивал.

Груня рассмеялась:

— Ой, только не парь! Небось чего-то уже удумала? Говори, мы тут все свои, одинаковые!