Книга Тайна Черного моря - Игорь Чубаха

Об установке знал только один человек: сам Господин Доктор. И только ему было известно, сколько сил, государственных средств и человеческих жертв затрачено на её поиски. Поэтому Доктор не имел права проиграть. Ведь в случае удачи она принесет планетарное господство, славу и величие своей Родине, маленькой, несчастной, забитой стране, над которой нависла угроза вечного рабства. Китай? Кто говорит о Китае? Ну его к Чи-ю, этот Китай! Нет, речь идет о другом государстве, голосок которого на арене мировой политики столь слаб и немощен, что совершенно тонет в самодовольном хоре сверхдержав…

Ну ничего. Скоро все изменится. И дирижерская палочка окажется у достойнейшего.

Господин Доктор собственноручно обрабатывал поступающую ему на стол информацию. Как говорится, что с пагоды упало, конфуцианцам досталось. Не дрогнувшей рукой вычерпывал он из казны средства для подкупа, взяток, оплаты услуг посредников. Не спал. Почти не ел. Знал: разгадка совсем рядом, руку протяни. Еще немного, ещё чуть-чуть…

Время безжалостно осыпалось вокруг него листками календаря, как осенней листвой. Приближался урочный день, после которого все станет неважно. После которого останется только одно: пуля в висок.

И Господин Доктор торопился. И успел. Анализ последних поступивших документов экспроприированного архива бывшего председателя Комитета Государственной Безопасности Латвийской ССР, бывшего председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, одного из лидеров пресловутого ГКЧП и инициатора первого штурма Белого дома Бориса Карловича Пуго дал недостающие фактики. И теперь не оставалось никаких сомнений, что сверхоружие размещено на одном из четырех кораблей, прибывших в Питер на День Военно-Морского флота. Но вот на каком? СКР «Беззаветный»? Или СКР «Тамбовский комсомолец»? Крейсер «Грозный»? Или крейсер «Адмирал Серегин»? Эскаэры или крейсера? Вот в чем вопрос…

Главный персонаж оперы император Цао Цао, выхваченный из мрака овалом софита, густо навощенный красным (преданность и справедливость) и черным (честность и прямота) гримом, взмахнул просторными рукавами мандаринового халата и отступил на шаг. Его заковыристое движение отчасти напоминало реверанс, но имело совершенно иное значение.

– О, как признателен я вам, почтенные мужи, что вы прийти изволили без промедленья! Дела оставив, важные притом!

Роль императора была навечно закреплена за высоким, сухопарым китайцем Цин Боминем.

«Не надрываются», – без особого раздражения подумал Господин Доктор, озирая сцену из-за кулис. Ноздри вбирали привычный пропыленный запах тяжелого недвижимого бархата. Этот запах, запах театра, не рождал в давно иссохшей душе китайца никаких эмоций. Ничего не подозревающие приближенные лицедействовали вовсю. Без рвения, правда, но профессионально. Бедные овечки! Завтра они собираются праздновать день рождения своей бабушки, семидесятилетней старушки Освободительной армии. Уже и затарились, предвкушая… Они ещё не знают, что никакого праздника не будет. Что не будет никакого Китая. Они ещё не знают, что он, Господин Доктор, вычислил установку. Дело за малым: взять её. Пора переходить к решительным действиям. Отсчет пошел на минуты, и каждый человек на счету.

Доктор поискал глазами Дай Няньчжана. Тот, в противоположном конце сцены, под нарисованной на шелке скалой, картинно выставив ногу вперед и прижимая к груди круглый корпус инструмента, энергично щипал струны сипи.

Господин Доктор не крикнул, не шикнул, ни как иначе не дал о себе знать, лишь поманил его острым крючковатым пальцем. И хотя Дай в этот момент, в соответствии с амплуа «ушен» (воин-герой), смотрел четко перед собой, то есть в зрительный зал, но каким-то шестым чувством усек распоряжение начальника.

Не переставая играть на китайской круглой балалайке и не отворачиваясь от зала, Дай Няньчжан бочком-бочком обошел по диаметру поющего Цина и оказался рядом с прячущимся за кулисами Доктором. По правилам пекинской оперы пройденный круг означал, что персонаж совершил далекое пешее путешествие; такого эпизода сценарием, естественно, предусмотрено не было. Сбитые с толку актеры принялись косить за кулисы – куда это воин-герой намылился на ночь глядя, даже не испросив разрешения у императора? – а ведущий музыкальную тему Цин Боминь решил сделать вид, что самоволия не заметил вовсе; однако все же нечаянно сфальшивил, допустив голосом пассаж, более подходящий для амплуа «сяошен» (молодой герой), но уж никак не для «лаошен» (благородный пожилой герой).

«Отбросим соблюденье ритуалов: когда грозит опасность, не до них!»

Господин Доктор, соблюдая в бровях положенную суровость, окинул прибывшего по приказу Дая с головы до ног. Синий (горделивость и смелость) и лиловый (серьезность и деловитость) грим лежал по всем правилам.

Пусть лицедейство и не являлось главным в жизни подчиненных, однако в вопросах маскировки командир соблюдал крайнюю щепетильность. Если его люди выдают себя за актеров пекинской оперы, значит, они должны быть лучшими актерами пекинской оперы. Должны петь лучше, чем певцы оперы «Сы си», должны плясать лучше, чем танцоры оперы «Чуньтай», и должны декламировать лучше, чем чтецы из «Хэчунь».

Даже если Господин Доктор и остался доволен внешним видом ближайшего помощника, то ничем этого не показал. Он беззвучно пошевелил бескровными губами, словно ещё не решив, какой приказ отдать, и наконец еле слышно спросил:

– Обстановка?

Звук его голоса походил на шорох разрываемой рисовой бумаги.

Докладывать обстановку, продолжая игру на музыкальном инструменте, значило выразить непочтение, и Дай прекратил мучить струны сипи. Далее солирующий на сцене Цао Цао был вынужден издавать звуки гимна только под заунывный стон эрхуана[67], извлекаемый Чу Юйцзяо. Однако вербально отвечать со сцены кому-то из-за кулис противоречило всем театральным правилам – не только восточным, но и мировым. Поэтому Дай отодвинулся в полутень возле шелкового задника, но так, чтобы оставаться видимым для Господина Доктора, и принялся выделывать пассы, стараясь попадать в ритм императорской арии и по-прежнему глядя в зал: левая рука с оттопыренными четырьмя пальцами плавно изгибается над головой, оттопырив четыре пальца; правая, с зажатым в ней сипи и отставленным большим пальцем, поднимается на уровень плеч; Дай немного приседает, скрестив ноги, и откидывает голову назад; потом медленно поворачивается вокруг своей оси, разведя руки в стороны, кланяется налево, сгибает левую ногу в колене, легонько хлопает по ней инструментом…

Заметив, как старательно выкаблучивается актер, и подумав, что так и надо, осветитель за «пистолетом» на галерке, из русских, навел на него свое орудие труда. Оказавшись в круге света, Дай Няньчжан на миг сбился с ритма, но тут же продолжал как ни в чем не бывало докладывать:

– До окончания спектакля сорок одна минута. На спектакль продано двести тридцать три билета. Среди купивших, лиц категории «тао» – ни одного. Лиц категории «хэнь» – ни одного. Категории «сю» – три человека.