Книга Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Марио Зиммель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сижу за его спиной. Он выжимает обе педали газа. Машина начинает разбег, катится все быстрее и быстрее, отрывается от земли, поднимается в воздух и тут же входит в облака. Они очень низко висят над землей.
Еще какое-то время Тедди поддерживает связь с диспетчерской аэродрома, а затем ведет машину по компасу до следующей аэронавигационной точки, а я опускаю черную занавеску между нами, чтобы не слепить его, когда зажгу в кабине свет, поскольку сейчас, при облаках, в кабине темно. Неспокойный полет. Машина то и дело проваливается в воздушные ямы или начинает «плавать». Мы разговариваем через занавеску.
— Жаль, но подняться выше не могу, — говорит Тедди. — Над нами очень плотное движение.
— Со мной все в порядке.
— В баре коньяк и виски.
— Да, пожалуй, выпью чего-нибудь, — говорю я и открываю шкафчик из красного дерева, находящийся в кабине. В нем бутылки и стаканы в специальных зажимах. Есть даже маленький боченочек, полный кубиков льда. Вот какой утонченный человек мой отец, который хочет изгнать мою мать в сумасшедший дом, который живет под плетью тети Лиззи, который надул Федеративную Республику на 12,5 миллиона марок. Я наливаю себе выпить, снова занимаю место за спиной у Тедди и жду, когда он закончит говорить со следующим аэронавигационным пунктом. После чего тоже надеваю ларингофон.
— Тедди…
— Да?
Я не спрашиваю его, хочет ли он выпить, за штурвалом он никогда не пьет. Я спрашиваю его:
— Как дела в Люксембурге?
Его голос звучит из наушника:
— Я… я не хотел бы об этом говорить, господин Оливер.
— Тетя Лиззи — королева, так?
— Я в самом деле…
— А моя мать опять в санатории. Уже полтора месяца. Сколько ей еще там на сей раз оставаться?
— Врачи обеспокоены, господин Оливер. Милостивая госпожа все больше уходит в себя, становится все грустнее. Она почти не разговаривает…
Браво, тетя Лиззи! Ты делаешь свое дело, тетя Лиззи! Поздравляю тебя, милая тетечка!
Пью за тебя.
Чтобы ты подохла. Медленно так, ме-е-едленно.
Я выпиваю свой бокал, наливаю новую порцию и гляжу в боковой иллюминатор, но облака, в которых мы летим, абсолютно темные. Время от времени Тедди говорит с наземными станциями.
Мать…
Я не хочу сейчас думать о ней, потому что мне вдруг разом стало жутко мерзко на душе. Напиться я не могу и не хочу. Поговорить с Тедди? Он должен вести машину по курсу, ему нельзя мешать.
Можно почитать!
Надо же поглядеть книгу, которую мне дал господин Лорд для моего предка. И вот я достаю из дорожной сумки «Дибука» и переворачиваю пожелтевшие страницы.
ПЕРВЫЙ АКТ.
Из-за закрытого занавеса в полной темноте издалека доносится тихое, мистическое пение:
Почему, почему
Низвергается душа
С высочайших высот
В глубочайшую пропасть?
В падении заключено вознесение,
Низвергнутые души
Вновь восстают в бореньи…
Занавес медленно поднимается.
Мы видим деревянный молельный дом, с очень старыми, почерневшими от времени стенами. Балка, поддерживаемая двумя столбами. К середине балки, над возвышением, прикреплен старый висячий светильник из меди. Пульт для торы[144] покрыт темным покрывалом…
Я читаю дальше, перелистывая страницы. «Бонанза» летит сквозь готовые разрешиться снегом облака, то и дело проваливаясь в воздушные ямы. Я отпиваю из бокала виски, листаю книгу и слышу голос Тедди:
— Redhair seven… Redhair seven… This is Two-one-one-one-zero…[145]
Я читаю:
ХАНАН (тихо, но твердо): Не позволено бороться с грехом, но его можно умерить. Как золотых дел мастер очищает золото на сильном огне, как крестьянин удаляет плохие зерна, так и грех должен быть очищен от нечистого, чтобы в нем осталось только святое.
— O'kay, Redhair seven, o'kay… following your instructions…[146]
ХЕННОХ (удивленно): Святое в грехе, как одно вяжется с другим?
ХАНАН: Все созданное Богом несет в себе искру святого.
ХЕННОХ: Грех создан не Богом, а злой силой!
ХАНАН: А кто создал злую силу? Тоже Бог! Злая сила — это…
Перелистываю страницу.
…другая сторона Бога, и коль скоро она такова, то и в ней должно быть святое.
Стоп!
Я ставлю свой стакан в зажим у окошка.
Осторожно провожу пальцем по странице. Дело в том, что при перелистывании я что-то почувствовал. Тот, кто просто перелистал и вытряс книгу, как господин Коппенхофер, ни за что этого не заметил бы. Но если провести пальцем по странице… Когда проводишь пальцем по странице, чувствуешь две крохотные, почти незаметные неровности. А вот и третья неровность. Это следы игольных уколов. Кто-то сделал укол в букве «е», в букве «о» и букве «к».
Листаю дальше.
Я уже больше не читаю, а только ощупываю страницы. На некоторых страницах ничего не нахожу, на некоторых кое-что обнаруживаю. Проколотое «т», проколотое «а», проколотое «м».
Я беру карандаш и бумагу и выписываю друг за другом буквы. Не все, потому что иголочных уколов очень много. Е, О, К, А, М, Т…
РАВВИН АСРИЕЛЬ: Чего же от меня хотят? Я стар и слаб. Моему телу нужен покой. Моя душа жаждет уединения, но меня преследуют муки и боль всего мира. Каждая просьба, передаваемая мне, как уколы иглой в мое тело…
Уколы иглой!
Совсем слабые, едва заметные, но все же заметные… А. Е. М…
Я пролистываю всю книгу. Все новые игольные уколы.
Мой папаша и досточтимый Манфред Лорд. Хорошо спевшиеся дружки. Неплохо они придумали с «Дибуком». Просто-таки даже здорово придумали. Отличное изобретение для их жульнических дел.
К. Т. А. М…
Две кошки. Три кролика. Галка.
Они мирно кормятся в маленьком домике. Электрическая лампочка на потолке дает свет. Снаружи, в парке, из кустов выходит олень. Перед домиком стоит кормушка. Олень подходит к ней и начинает жевать. Моя мать сидит на корточках перед маленькой хижиной и разговаривает с животными. Я наблюдаю за ней. Пять часов вечера. В парке много снега. Расчищено лишь несколько дорожек.
