Книга Крапивник - Екатерина Концова

на окно. Только я.

— Цифи, — в приятном голосе, сейчас немного хриплом, послышались знакомые нотки. — Я тебя всей душой люблю и ценю. Веришь?

Злоба, боль и обида. Нежелание ничего слушать. Всё то, что звучало в его словах сейчас, уже было тогда, много лет назад, когда он повредил источник.

Эд снова удалил крапиву, уже достававшую моего до плеч, но не цеплявшую руки из-за удачного местоположения.

— Так что, я тебя умоляю, не доводи до греха — скройся с глаз моих, — дёрганная, лающая речь. Эд, кажется, готов был расхохотаться, но глаза влажно блестели.

— Я просто пытаюсь помочь!

— Спасибо, Цифи, помогла уже, — большой палец дрожащей левой руки прижался к губам, заставляя меня молчать.

Эдмунд всё ещё не смотрел ни на что другое.

Должно быть, его разум, отчаянно нуждаясь в смене мыслей, отбросил факт утраты и переключился на агрессию в адрес источника проблемы и выбрал стратегию защиты от ужасной правды: при помощи смеха и агрессии.

— Я давно мечтал переписать черновики, которые уже почти потушил. Мне ж скучно! Спасибо, Циф.

Он чмокнул меня в лоб. Вернее, назвать это поцелуем не поворачивался язык. Просто нервное прикосновение — действие ни с чем не сопряжённое. Я почувствовала, как в волосы на затылке вплелись длинные узловатые пальцы. Мягко и аккуратно, но в сочетании с пустым растерянным взглядом непередаваемо жутко.

— Это вышло неосознанно, — прошептала я, осторожно прикасаясь к Эду.

Рука соскользнула с затылка и остановилась на плече, чтобы развернуть меня и повести к выходу из комнаты.

— Я не хотела, — я остановилась на пороге, не желая бросать Эда. Ему нужна помощь и нужно лечение. Даже если сейчас он не способен этого понять. — У тебя волосы загорелись! Я просто испугалась.

— Класс, — на лице была всё та же не располагающая к диалогу гримаса. — Просто потрясающе. Знаешь, я прямо вижу, как от этого факта расчёты начали восстанавливаться.

Эдмунд схватил с пола листик:

— Видимо вот это снова можно прочитать!

Он схватил с пола ещё несколько:

— Видимо эти теперь целые!

Охапка бумаг взметнулась к потолку и осыпалась дождём. Высушенные плетением Оливии, они медленно планировали на пол.

Эдмунд задрал голову, подставляя лицо падающей бумаге и свету маленького энергетического шарика, заменяющего ему светильник. Как Эд до сих пор не упустил его — для меня загадка.

Эдмунд поглядел на меня. С безумным, счастливым лицом. Мне показалось, он ждал, что я присоединюсь к его веселью, но с каждой прошедшей в тишине секундой радость превращалась в отчаянье. Быстро и неотвратимо менялось положение бровей и ритм дыхания.

— Уйди уже, — с лицом, заледеневшим в выражении помешательства от несчастья, попросил Эдмунд. — Пойди, не знаю… Постели кровати. Вам обеим уже пора спать.

Один из жгучих ростков, снова заполонивших пол, забрался под штанину, обжигая хозяину щиколотку. Эд резко ударил по нему пяткой, заставляя исчезнуть все побеги.

Я выскользнула из комнаты и закрыла за собой дверь.

Зажав ладонью рот, попыталась сдержать крик. Перед глазами мелькали события прошлого. Настолько плохо Эду было только после потери источника.

Но надо успокоиться. Хоть кто-то должен сейчас трезво мыслить. Не он, это точно.

Глубокий вдох.

Медленный выдох.

Я повторила себе, что не стоит реветь. Внизу Луна и не надо устраивать истерик при ней.

Глубокий вдох.

Медленный выдох.

Луна стояла внизу у лестницы, прислушиваясь. Такая маленькая и испуганная.

— Всё хорошо. Он просто злится. Разработки… сильно пострадали, — я чмокнула дочь в щёку. — Вот что, мы останемся на ночь. Надо найти постельное бельё и комнаты.

— Что у него с лицом? Слева, возле глаза.

— Обжёгся. Руки ещё хуже выглядят.

— Может, смешать ему охлаждающую смесь?

— Эд из тебя что, аптекаря воспитывает? — я мягко усмехнулась и пожала плечами. — Не знаю. Постарайся лишний раз его не дёргать. Сходи лучше, прибери на кухне, ладно? Я займусь кроватями, а потом и Эдом.

Она кивнула. Мы разошлись в разные стороны. Я краем глаза заметила, как она подбирает листочки принесённые потоком воды со второго этажа. Тоже кривые и неравномерно-голубые от чернил.

Я опять поднялась наверх. Кровати были только в двух комнатах: в спальне Эда — не думаю, что там мне будут рады, и в комнате напротив — там ляжет Луна. Видимо пойду на диван в гостиной.

Постельное стоит поискать во второй слева комнате, где раньше была комната его брата.

Вскоре я отыскала подходящие вещи в комнате Карстена и отправилась в комнату с кроватью Луны.

Окно здесь выходило не на ту сторону, откуда дул ветер и уцелело.

Старая кровать Эда, чудом пережившая пожар, всё ещё была крепкой. Вряд ли хоть что-то смогло бы "убить" это монструозную конструкцию из дубовых брусьев.

Готовя дочери постель, я обдумывала ситуацию с одеждой для сна. Себе стащу рубашку Эда. Что найти Луне?

Что-то загромыхало в кабинете. На весь дом раздался отборный мат.

Я опять отправилась в комнату Карстена. В сундуках и коробках я видела какое-то тряпьё.

В коридоре что-то мелькнуло, но я не придала этому значения.

Так… вот какие-то вещи. Ночная сорочка. Женская. Чистая…

Чья?

Может, моя, забытая в юности? Даже не знаю. По размеру похоже. Точно я уже не узнаю, но…

— Я не слышу, что ты говоришь. Не надо мямлить, — раздраженный голос Эдмунда не предвещал хорошего, но ещё не мог называться криком.

Я поспешила в кабинет.

В дверях стояла Луна.

Эд сортировал на столе бумажки по ему одному известному признаку.

— Я принесла тебе мазь и листочки.

— Класс. Спасибо. А теперь, будь добра, займись кроватями вместе с матерью.

— Луна, — я отдала дочке ночную сорочку. — Иди ложись.

Она бросила на учителя короткий напуганный взгляд и удалилась.

— Не срывайся на ней, — негромко попросила я. — Я всё понимаю, но…

— Да засунь ты своё понимание знаешь куда?! У тебя, я гляжу, прям каждый день смысл жизни сгорает!

Я попыталась сохранить спокойствие, но две особо неприятные мысли не давали расслабиться. Первая: Эд на меня кричит. Эд никогда не кричит. Во всяком случае, не от злости и не на конкретного человека. Ему очень больно и плохо. По большей части из-за меня. Вторая: это слышит Луна. Для неё он в некоторой степени заменил Роланда.

После глубокого вдоха я заговорила самым вкрадчивым голосом, на который была способна, так я всегда боролась с капризами маленькой Луны:

— Эдмунд, тебе больно, я вижу, но «смысл жизни» не слишком ли громкая формулировка?

— Ну конечно! Я утрирую, — сарказм и крик. Убойная смесь, когда речь об Эде. — Что, по мне не видно?!

— Эд, ну, работа