Книга Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов

фотография и главное, волосы, у нее могут быть?»

Арзо тогда с ходу вспомнить не мог, пожал плечами. Позже, уже в части воспроизвел картину, как в парке им. Кирова Марина сфотографировала его и отстригла прядь волос.

А цыганка попросила показать ее фотографию.

«Хе-хе, – усмехнулась она. – Ладно, я постараюсь кое-что для тебя, солдатик, сделать, но ты берегись ее, обходи за квартал ее дом, а случайно встретишь – вспомни, какая она дрянь и проклинай ее в душе, и ничего не будет». Обрадовался Самбиев, достал из внутреннего кармана глубоко припрятанные последние восемь рублей – протянул цыганке.

«Эх, ты, солдатик, дурачок, – усмехнулась цыганка, – вот и вся твоя натура простецкая. Мы ведь с тобой уже сторговались, что еще мне протягивать? Иди, себе что-либо купи. А мои советы не забывай». Разошлись они, и тут Арзо обернулся, крикнул: «А как моя судьба сложится?» Мотнула недовольно головой цыганка: «Отчаянный ты! Держись середины. Меру знай. Однако ты не сдержишься, огня в тебе много. Берегись! Обуздай безмерную страсть».

Закончил свой рассказ Арзо, в полумраке ночника воцарилась гробовая тишина, и только настенные часы в такт встревоженного сердечного ритма отбивают четкую дробь. С возрастом засуеверившаяся Лариса Валерьевна побежала в угол к образам, стала креститься, шептать: «Свят, свят, свят». Потом они ушли на кухню выпить перед сном чаю с домашним пирогом, конфетами. Все это поглощалось под жуткие рассказы Россошанской, подтверждающей истинность слов цыганки.

То ли от душевных переживаний, то ли от обильной еды, Арзо в ту ночь долго не мог заснуть, а под утро ему приснилась Марина Букаева, да такая страшная, и к тому же лысая, что он с кровати, примыкавшей к стене соседей Букаевых, перелег на пол, боясь, что сквозь стену может просочиться рука ведьмы и утянуть его к себе.

Наутро, несмотря на искренние уговоры Россошанских жить в их огромной, пустой квартире, Арзо решил искать другой угол. Все-таки и проще, и свободнее, и нет рядом Букаевых.

По объявлениям, Самбиев осмотрел три комнаты и выбрал самую невзрачную. Прельстила его дочь хозяйки частного дома – молодая особа, примерно его лет, по имени Антонина. В отличие от низкой, толстой матери, Антонина была высокой, стройной, своеобразно-привлекательной и чем-то напоминала ему Поллу.

Сразу же Арзо попытался ухаживать, даже сделал недвусмысленное предложение, но к позору получил пренебрежительный отпор.

Узнав, что у Антонины муж надолго в тюрьме, да дочь шести лет, он вообще перестал смотреть в ее сторону, жалел, что снял эту «дыру».

Устыдившись, что сравнивал ее со своей божественной Поллой, с головой окунулся в служебную тоску.

К Новому, 1986 году, подчиненные Цыбулько сбросились по десять рублей, решили организовать новогоднюю вечеринку прямо на работе. Ответственный за мероприятие Пасько остался верен себе; как тамада, произнес пять-шесть торжественных тостов в духе партии, в том числе «за советских женщин – достойных тружениц коммунизма», и после этого, поблагодарил всех и попросил расходиться по домам

Скрипя зубами, подчиненные собрали со стола спиртное и съестное и продолжили гулянье в соседнем кафе «Лилия». Единственный в кругу четырех коллег-женщин Самбиев чувствовал себя героем. Расслабившись, он опьянел, уже будучи вне кафе, ближе к полуночи, стал звать всех женщин к себе в гости. Две незамужние не отказались от приглашения. Наутро Самбиев обнаружил рядом с собой самую «старую», сорокалетнюю Шевцову.

Поутру, выпроводив коллегу, Арзо с больной головой сидел на кухне, пил чай. Хозяйка насупилась на поведение квартиранта, в хмельных глазах Арзо она стала еще толще, почти квадратной.

– Под этой крышей три женщины, запах мужика позабывшие, а ты еще потаскух сюда водишь, – наконец прорвало мать Антонины.

Самбиев с похмелья тяжело соображал. Он никак не мог понять откуда «три женщины» и, не сдержав любопытства и желая показать сообразительность, сострил:

– А третья – она? – указал на старую, облезлую кошку.

– При чем тут она? – возмутилась хозяйка, спички упали из рук, – я о внучке, ей отцовская опека нужна.

Когда он через пару часов неспокойного сна к обеду засобирался на праздничные дни в Ники-Хита, хозяйка спросила:

– В новогоднюю ночь приедешь? Антонина для тебя торт готовит… Хозяйственная она у меня и без каких-либо помыслов. Так приедешь? Самогончик-первяч в погребе для тебя храню.

– Приеду, приеду, – пообещал Арзо и представив, что через день придется пить эту гадость, ему стало плохо, а под правым боком больная печень аж забилась в конвульсиях.

На грозненском автовокзале «Минутка» Самбиев пересчитал свои деньги: за ночь гуляний потратил половину скудной зарплаты. В Шали купил большой кусок баранины с курдюком и в ранних сумерках по центральной улице Ники-Хита шел к матери, степенно неся черный дипломат в одной и большой пакет с мясом в другой руке.

– Вот сын Кемсы молодец, настоящий кормилец! – говорили односельчане.

– Говорят, большой начальник.

– Да, в самом Совете Министров работает.

– Арзо! – окрикнули Самбиева. – Не тяжеловата работа?

– Работы много. Очень много, – с озабоченностью молвил он. – Даже на праздники домой брать приходится, – и он перевел усталый взгляд на дипломат, туго набитый грязным бельем и парой автомобильных журналов.

День и две ночи провел он дома и в предновогодний день заскучал по городу, в Ники-Хита жизнь казалась тоскливой, монотонной. Матери наврал, что дежурит на работе, а себя оправдывал тем, что якобы непременно должен поздравить Россошанских и, главное, должен из Главпочтамта послать срочную поздравительную телеграмму Полле.

В секторе телеграмм выстроилась длинная очередь. Дабы как-то убить время, Арзо на всякий случай подошел к отделу «корреспонденция». В последнем письме он просил Поллу писать «до востребования». Не надеясь, показал паспорт, и к безмерному удивлению, получил тощее письмецо из Краснодара.

«Самбиев! – с нетерпением пожирал он красивый почерк Поллы. – Я благодарна твоей матери и брату за добрые слова. Однако в твой адрес я этого сказать не могу. Несмотря на мою просьбу, ты пишешь мне, чем наносишь оскорбление. Ты любишь не меня, а только самого себя. Оставь меня в покое. Я умоляю тебя, больше не пиши.

Прощай! 20.12.1985 г. Полла Байтемирова».

Строгий тон письма не расстроил Арзо, напротив, он ощутил некоторое удовлетворение. Во-первых, если раньше Полла запрещала вступать в любой контакт, то теперь просто писать. Во-вторых, она прислала письмо, оказала внимание, и это огромное счастье. И наконец, в третьих, он прекрасно знает Поллу, впрочем, как и она его, и ему видится, что в коротком послании есть скрытая печаль, тоска, и ее обвинения в себялюбии – не что иное как