Книга Большая Засада - Жоржи Амаду

Два отряда пастушек, а между ними — герои представления, располагались перед верандой, во дворе, который простирался до самого ствола мулунгу. По знаку сии Леокадии они начали «Песню-просьбу о зале», обращаясь к празднично одетым хозяевам дома — сии Зилде и капитану, ждавших их в дверях:

Пришли, пришли,

Пришли смуглянки,

Рейзаду барышень,

Ах какой прекрасный танец!

В гостиной было недостаточно места для движений ансамбля — для шалостей Быка, развития отношений между Госпожой Богиней и Кабоклу Гоштозинью, для кувыркания паяца Матеуша, беготни Дикого Зверя и солдат — лучше сказать, жагунсо. Ни в доме капитана, ни тем более в тех, которые они посетили потом. Во всех они представили только одну сценку, помимо «Песни-просьбы о зале» и благословений, спетых в честь новорожденного Господа:

Слава Господу!

Слава Господу!

Господу — Младенцу новорожденному!

Сначала оба отряда станцевали вместе, потом — отдельно голубой, и отдельно — красный, начав борьбу за флаг и разделив присутствующих на две партии. Затем перешли к индивидуальным показам пастушек. Одна за другой они выходили в центр зала, и, не желая принижать достоинства ни одной из них, потому что все они были прекрасными и грациозными — даже сиа Ванже, — следует сказать правду: Бернарда поистине выделялась среди остальных. Прекрасная пастушка Цыганочка сорвала аплодисменты, кружась под бренчание оркестра, держа в одной руке бамбуковый шест с фонарем из прозрачной шелковой бумаги, а на другой — внесенного ею в круг двухлетнего ребенка; может, ему было больше, но не намного. Мальчика воспитывала Зилда, но родился он из лона Бернарды. Мать и сын танцевали вместе — вот такие новшества случились с рейзаду в Большой Засаде.

Гармонь и кавакинью выводили простую мелодию, новенький барабан отбивал ритм. Одетые в цветастый, яркий набивной ситец, с кружевами, бантами и оборками, в соломенных шляпах, украшенных тканевыми цветами и листьями и голубыми и красными лентами — голубой — цвет Непорочной Девы, а красный — цвет Страстей Христовых, — пастушки Большой Засады танцевали и пели для Божественного Младенца, рожденного в яслях в Вифлееме и неизвестно почему оказавшегося в Риме:

Младенец — Христос родился

И оказался в Риме,

Оказался в Риме,

Нарядный, на алтаре.

Когда закончились восхваления, в представлении сделали паузу, чтобы перекусить и выпить — обильно и вкусно. Бутылки с кашасой переходили из рук в руки, пили из горла — рюмки и бокалы приберегли для наливки из женипапу, которую подали пастушкам. Вытерев рты тыльной стороной ладони, участники рейзаду исполнили «Прощальную песню» и пошли праздновать в другой дом:

Доброго вам дня,

Сеньоры и сеньориты,

Я ухожу,

Заставляя вас плакать.

Проснувшись от пения и барабанного боя, попугай Сунь-себе-в-зад переполошился на своем насесте: он хлопал крыльями и выкрикивал бранные слова, в то время как все действующие лица собрались, чтобы спеть финальные строфы:

Я ухожу

В мои земли.

Я вернусь,

Люди!

Последний круг по залу, и рейзаду прощался:

Киларио, килариа!

Утренняя звезда

Сияет только в морях.

Дрожащее мерцание светлячков — фонари пастушек на склоне холма, а позади — все население Большой Засады, к которому прибавились капитан Натариу да Фонсека, сиа Зилда и их дети, родные и приемные.

13

Они танцевали, пели, ели и пили, веселились на всю катушку во множестве домов и домишек, чтобы почтить всех, кто способствовал выходу в свет этого рейзаду. Это были и таманкейруш Гуарасиаба, и Элой Коутинью, Гиду, Лупишсиниу, Турок Фадул, сиа Наталина, дона Валентина и Жука Невеш — хозяева Центрального пансиона. И конечно, посетили Короку в ее деревянном домике на Жабьей отмели. Они закончили дружеский обход на складе какао, где под звуки барабана, подаренного фирмой «Койфман и Сиу», пастушки поблагодарили сеу Карлиньюша Силву за поддержку и интерес: скупщик какао не пропустил ни одной репетиции и по любому поводу делал замечания — ну это когда сам не пускался в пляс.

Впрочем, никогда доселе не виданный апофеоз, поведать о котором нужно непременно, случился поздней ночью на пустыре перед сараем, там, где проходила ярмарка. Здесь были все, кроме Алтамиранду, как уже было сказано. Даш Дореш, его жена, пришла, но задержалась ненадолго, не видев ансамбля пастушек с тех самых пор, как покинула сертан, — как же она это любила! Пришли жители с обоих берегов реки, из самого селения и с плантаций — старые и молодые, подростки и дети, и даже малыши, недавно появившиеся на свет, цеплявшиеся за матерей.

Тот, кто увидел бы эту толпу народа, собравшуюся на пустыре, мог бы подумать, что Большая Засада — это густонаселенный поселок, потому что с окрестных фазенд пришли целые отряды работников и лесорубов, а поток караванов в ночь Богоявления значительно возрос. О проститутках можно даже не говорить. Жители местечка, не участвовавшие в рейзаду, не казались от этого менее гордыми. Смешавшись с множеством пришлых, они напускали на себя важность и ходили гоголем, восхваляя рейзаду сии Леокадии — гордость Большой Засады. В Такараше на праздник Богоявления на улицах были танцы в честь Быка. Но все это казалось бедным и унылым: полдюжины оборванных пастушек — жалкое представление. Старая мешковина вместо шкуры Быка, несчастный Пастух, Каапора,[106]одетая в листву из зарослей, — вот и все. По сравнению с рейзаду Большой Засады это выглядело просто убого.

Появившись на пустыре, участники рейзаду дошли до точки кипения, танцуя уже не раз исполненный танец и в который раз выпивая: пот стекал по лицам, босые ноги были черными от пыли, в воздухе витала опьяняющая вонь.

Обутая в туфли, купленные в магазине сеу Америку в Эштансии, с высоким гребнем в волосах — ну прямо как королевская корона! — сиа Леокадия восседала на пустом ящике из-под керосина, притащенном из магазина Турка. Она захлопала своими костлявыми восьмидесятилетними ладонями и потребовала тишины — сейчас рейзаду начнет представлять свои сцены. Шум, суматоха, крики, взрывы хохота, шутки, крепкие словечки, шалости детей, которые разошлись на всю катушку, — ужасный, невероятный гам. Требование сии Леокадии, маленькой и хрупкой старушки, было более чем абсурдным. Так, потеря времени, невероятная глупость.

И все же, едва она хлопнула в ладоши и объявила начало действа, возня и беспорядки прекратились и установилась полная, абсолютная тишина. Ни малейшего шума — только жаждущее, нетерпеливое дыхание и стук сердец.

14

Представление началось с «Песни-прошения» и прославлений, с танцев отрядов и пастушек по отдельности — эти сценки народ уже видел и слышал в частных домах. Но даже это не стало помехой аплодисментам: