Книга Поклонники Сильвии - Элизабет Гаскелл

Ибо все, как один, считали, что Филиппа «похитили» – в ту пору в портовых городах это было обычное явление – вербовщики, промышлявшие на суше и на морях.

И прохожие, которых не замечала Сильвия по дороге к дому Джеремаи Фостера, куда она с трудом тащилась, спотыкаясь и оступаясь, провожали ее почтительными взглядами, молча сочувствуя ее горю.

Она подгадала свое время так, чтобы встреча с ним состоялась в обеденный час, хотя это принудило ее идти к нему домой, а не в банк, где он вместе с братом обычно находился в рабочее время.

Дорога и ребенок, оттягивавший ей руки, до того вымотали Сильвию, что, когда ей открыли дверь, она рухнула на ближайший стул и заплакала.

В ту же секунду добрые руки сняли с нее тяжелый плащ, предложили забрать малышку, которая цеплялась за мать еще крепче. Кто-то поднес к ее губам бокал вина.

– Нет, сэр, не могу. У меня от вина всегда голова болит. Если можно, мне бы просто воды. Спасибо, мэм, – поблагодарила Сильвия старую служанку, похожую на степенную матрону. – Мне уже лучше. Сэр, может, вы согласитесь уделить мне время? Я пришла, чтобы с вами поговорить.

– Очень жаль, Сильвия Хепберн, что вы не навестили меня в банке, ибо сюда для вас путь неблизкий, да еще по жаре и с ребенком на руках. Но, разумеется, я сделаю для вас все, что в моих силах. Марта, мы пройдем в гостиную, а вы пока, будьте добры, займитесь ребенком.

Однако своенравная маленькая Белла упрямо отказывалась расставаться с матерью, да и Сильвия, хоть она и была утомлена, тоже не желала разлучаться с дочкой.

И девочку тоже отнесли в гостиную, и этот внешне малозначительный факт во многом повлияет на ее дальнейшую судьбу.

Сильвия устроилась в мягком кресле, лицом к лицу с Джеремаей, но не знала, с чего начать.

Джеремая, видя ее замешательство, великодушно дал ей время прийти в себя. Он вытащил свои большие золотые часы, держа их так, что печать, подвешенная к ним на цепочке, покачивалась перед девочкой, которая так и старалась ухватить ее своими крохотными пальчиками.

– Она очень на тебя похожа, – произнес он. – Куда больше, чем на папу. – Старик Фостер умышленно упомянул Филиппа, чтобы облегчить Сильвии задачу, ибо он верно предположил, что она пришла поговорить с ним о чем-то, что касалось ее мужа.

Но Сильвия по-прежнему молчала. Боролась со слезами, с робостью, с нежеланием довериться человеку, с которым была едва знакома, – довериться на том хрупком основании (как она теперь понимала), что на прощание тот из вежливости напутствовал ее добрыми словами, когда она в прошлый раз была у него в гостях.

– Сэр, нет смысла дальше скрывать от вас причину моего визита, – наконец заговорила Сильвия. – Я пришла узнать о Филиппе. Вам что-нибудь известно о нем? Он пропал, никому не сказав ни слова, но, может быть, он написал вам?

– Ни строчки, несчастная молодая особа! – сразу развеял ее напрасные надежды Джеремая.

– Значит, он либо умер, либо сгинул навсегда, – прошептала Сильвия. – Теперь я своей дочке и за мать, и за отца.

– О! Ты не должна отчаиваться, – отвечал почтенный старик. – Война или тендеры военных кораблей многих забирают, но потом оказывается, что они не годны для военной службы и возвращаются домой. До конца года Филипп наверняка вернется, вот увидишь.

– Нет, не вернется. И я не уверена, что должна желать его возвращения. Только бы знать, что случилось с ним. Понимаете, сэр, я очень обижена на него, но зла ему не желаю и не хочу, чтобы с ним случилось что-то плохое.

– Видимо, за всем этим есть что-то, чего я не понимаю. Может быть, ты все-таки объяснишь?

– Непременно, сэр, ведь я хочу, чтобы вы помогли мне советом. Именно за этим я и пришла.

Возникла очередная долгая пауза, во время которой Джеремая делал вид, будто играет с малышкой. Та извивалась и кричала в мучительном нетерпении, стремясь завладеть печатью, и в конце концов протянула нежные пухлые ручонки к хозяину заветной вещицы.

Сильвия от удивления встрепенулась и заметила:

– Прежде она никогда ни к кому не шла. Надеюсь, она не причинит вам беспокойства, сэр?

Старик, в свое время часто мечтавший о собственном ребенке, был польщен доверием малышки и, стараясь закрепить свою победу всевозможными хитростями, что были в его власти, почти позабыл про несчастную мать, которая никак не могла собраться с духом, чтобы поведать ему некую неприятную историю.

– Я боюсь говорить о ком-то плохо, сэр. И моя мама Филиппа очень любила. Но он утаил от меня нечто такое, что сделало бы меня другой женщиной и еще одного человека – другим мужчиной. Я была обручена с Кинрэйдом, гарпунщиком. Он – родственник Корни с Мосс-Брау. А три недели назад, во вторник, он вернулся, и теперь он – лейтенант военного флота, хотя три года его все считали погибшим.

Сильвия на время умолкла.

– И что же? – с интересом спросил Джеремая, стараясь одновременно и мать слушать, и не обделять вниманием ее дочурку, вертевшуюся у него на коленях.

– Филипп знал, что он жив; видел, как его схватили вербовщики. И еще: Чарли передал мне с Филиппом весточку. – Ее дотоле бледное лицо покрылось румянцем, в глазах появился блеск. – А он мне слова ни сказал об этом, даже когда видел, как я убиваюсь, думая, что Кинрэйд погиб. Держал все в себе, смотрел, как я плачу, и словом правды не обмолвился, чтобы утешить меня. Мне бы только знать, что он жив, сэр, уже это одно послужило бы для меня огромным утешением, пусть бы я больше никогда с ним не виделась. Но Филипп, насколько мне известно, никому не сообщил, что в то утро он видел, как его забрали вербовщики. Вы ведь знаете, что папу моего казнили и мы с мамой остались без друзей? Вот я и вышла за него. Он был нам тогда добрым другом, а я была ослеплена горем, не представляла, как еще помочь маме. А он, конечно, всегда был очень внимателен и добр к ней…

Сильвия снова надолго погрузилась в воспоминания, раз или два глубоко вздохнула.

– Сэр, прежде чем я продолжу, я должна взять с вас слово, что вы ничего никому не расскажете. Я очень нуждаюсь в добром совете, потому и пришла к вам, иначе я просто унесла бы свою тайну в могилу. Вы обещаете, сэр?

Джеремая Фостер посмотрел ей в лицо, в котором было столько тоски и мольбы, что он, растроганный, фактически вопреки здравому смыслу, дал ей обещание, какое она потребовала от него, и Сильвия продолжала:

– Как-то во вторник утром, недели три назад, хотя кажется, что прошло уже три года, Кинрэйд вернулся домой, приехал, чтобы жениться на мне, ну а я-то уже вышла замуж за Филиппа! Я встретила его на дороге и в первую минуту не узнала. Он последовал за мной в дом – в дом Филиппа, сэр, что при магазине, – и слово за слово я поведала ему все: что я теперь замужняя женщина. Он вспылил, сказал, что у меня лживое сердце – лживое у меня, сэр, хотя я ни есть, ни пить не могла от горя, слезами по ночам умывалась, оплакивая его смерть! Потом он сказал, что Филипп все это время знал, что он жив и вернется ко мне. Я не поверила, позвала Филиппа. Он пришел, и выяснилось, что Чарли не лгал. Но я уже стала женой Филиппа! И я дала клятву – сказала, что отныне отказываюсь считать Филиппа своим законным мужем и никогда не прощу его за то зло, что он причинил нам, что для меня он теперь чужой человек, гнусный обманщик.