Книга Время расставания - Тереза Ревэй

— Я должен поговорить с тобой, — прошептал ей на ухо чей-то голос.

Говорили по-русски. Камилла вздрогнула, почувствовав дыхание на шее, и подняла лучившиеся счастьем глаза.

Приехав в Ленинград, она еще не встречалась с Сергеем. Но, увидев серьезное лицо и обеспокоенный взгляд, она поняла, что случилось что-то непредвиденное. Ее сердце чуть не выскочило из груди. У него неприятности и это как-то связано с политикой? Молодая женщина почувствовала страх.

— Что-то не так? — выдохнула она.

— В шесть вечера в твоем отеле.

Камилла хотела задержать любимого, спросить его, почему он так взволнован, но Сергей взглядом призвал ее к молчанию и двинулся по залу, время от времени останавливаясь, чтобы поприветствовать рукопожатием того или иного брокера или меховщика.

Пока не закончился аукцион, Камилла оставалась рассеянной. Она совершенно случайно оказалась у стенда с каракульчой, которую не собиралась покупать, так как этот мех уже стал выходить из моды. В конечном итоге она все же приобрела шкурки сибирской белки, невзирая на то что упрямый меховщик из Милана яростно торговался. Все это время мадемуазель Фонтеруа постоянно думала о Сергее и о предстоящем разговоре.

Возвращаясь в отель вместе со своими коллегами, с трудом отделавшись от настырных провожающих, Камилла думала о том, что Сергею придется задействовать всю свою смекалку, чтобы обмануть бдительность дежурного по этажу и вывести ее из отеля. Она дрожала от холода. Впервые в этом городе темнота показалась ей угрожающей. Эти нескончаемые зимние дни подавляли Камиллу.

Шел снег. Он шел уже несколько часов, а быть может, и дней. Камилле казалось, что снег идет целую вечность.

Стоя у окна, она смотрела на белые хлопья, которые продолжали падать десятками, тысячами, с неумолимой регулярностью. Улицы были пустынными, над замершими каналами горбились мосты. Всего за несколько минут следы, оставленные парой прохожих, окончательно исчезли под снегом. А быть может, эти две фигуры в длинных пальто ей только привиделись? В своих высоких шапках они выделялись на фоне фасада соседнего здания, как гротескные марионетки с непропорционально большими головами.

«Ты — дочь зимы», — сказал ей как-то отец. Камилла всегда любила снег, и еще никогда эта белая пелена не приводила ее в отчаяние.

— Скажи хоть что-нибудь, Камилла, пожалуйста, — попросил Сергей.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала?

— Я тоже был поражен, как и ты. Тебе это известно.

Наконец, как будто нехотя, она повернулась и обвела взглядом комнату, в которую он ее привез. «Мы идем в квартиру одного врача», — рассеянно пояснил Сергей, пока они поднимались по лестнице. На диване громоздились вышитые подушки. Семейные фотографии, чахлые растения и красивый гобелен в теплых тонах составляли все оформление гостиной. Они были одни. Хозяин улетучился, как только открыл им дверь. Камилла не переставала восхищаться общительностью и открытостью советских людей, с которыми она познакомилась благодаря Сергею, а также их умению исчезать, если надо было оказать услугу другу.

Сергей, сидящий в кресле, казался подавленным. В руке он держал стакан с водкой. Камилла предпочла выпить чашку черного сладкого чая.

Она смотрела на любимого человека, но не узнавала его. С того момента как он сообщил ей, что приходится сыном Леону Фонтеруа, Камилла пыталась узнать семейные черты, каких не замечала в нем до сих пор. Что она знала о своем дяде Леоне? На портрете, повешенном в «галерее предков», был изображен светловолосый, поджарый, с виду беспечный молодой человек с насмешливым взглядом, одетый в темный костюм и белую накрахмаленную рубашку с отложным воротничком. Этот белый цвет особенно подчеркивал яркую синеву его глаз. Почему-то Камилла всегда полагала, что Леон Фонтеруа надел этот строгий костюм исключительно по просьбе художника.

Она не усматривала никакого сходства. Сергей был крепче, а его волосы много темнее. Быть может, нечто общее в форме подбородка или носа? «Получается, что он твой двоюродный брат», — жужжал в ее мозгу чей-то навязчивый противный голос. Француженке чудилось, что она играет в некую странную игру, игру, основанную на обмане, во время которой следует с недоверием относиться к внешности собеседника. Может ли быть один человек одновременно кем-то еще?

«Но это мужчина, которого ты любишь!» — твердил тот же неприятный голос, как бы стараясь убедить ее в этом. Камилла поднесла руку к горлу. Ей казалось, что у ее ног разверзлась непреодолимая пропасть и Сергей теперь был где-то далеко, на той стороне пропасти.

— И как давно ты об этом узнал? — глухо спросила она.

— Около месяца назад. Я был у них в декабре.

Охваченная внезапным нетерпением, молодая женщина принялась ходить взад-вперед по комнате.

— Мне необходимо его увидеть. Я должна с ним поговорить.

— Увы, я охотно отвез бы тебя к родителям, но Сибирь для иностранцев закрыта.

— Я думала, что все эти ограничения сняли после смерти Сталина.

— Это нельзя изменить за один день, Камилла. Вероятно, ты сможешь попасть в Иркутск…

— Зачем мне ехать в Иркутск? — вышла из себя Камилла. — Неужели тебе не удастся получить необходимые документы? Я всегда полагала, что у тебя есть связи среди высокопоставленных членов партии. Для чего нужно твое звание героя, если ты не в состоянии извлечь из него никакой выгоды?

— Не стоит говорить со мной подобным тоном, Камилла.

— Но я должна его увидеть, ты меня слышишь? — настаивала молодая женщина, сжав кулаки. — Я должна сесть напротив него и спросить, почему он так поступил, почему бросил семью, никому ничего не объяснил.

— Сначала это была не его вина. А затем революция, война…

— Если очень хотеть, то всегда можно что-нибудь придумать. Он был вполне удовлетворен той ничтожной жизнью, которую вел в Сибири, вполне безопасной жизнью, а в это время вся Европа была охвачена огнем, лилась кровь, и мой отец сражался в окопах. А твой отец просто дезертир! Вот кто он такой!

Сергей вскочил.

— Как ты можешь говорить подобные вещи? Ты обвиняешь отца, но не даешь ему возможности оправдаться.

— Если бы я с ним встретилась, то сказала бы все это ему прямо в лицо, уж не сомневайся! Потеряв брата, мой отец всю жизнь страдал. Он нуждался в своем брате. Все эти годы он вел Дом Фонтеруа сквозь бури и шторма, и ему было бы чуть легче, если бы Леон Фонтеруа соизволил взять на себя хоть капельку ответственности.

— И вот ты возомнила себя высшим судией, истиной в последней инстанции, — с иронией заметил Сергей. — Я думал, что ты более милосердна, Камилла. Возможно, мой отец и виноват, но он больше виноват передо мной, и ничто не дает тебе права обвинять его. Сама судьба распорядилась так, что он приехал в Сибирь, встретил мою мать. Там он создал семью, похоронил ребенка… Он просто построил совершенно новую жизнь, вот и все.