Книга Религия бешеных - Екатерина Рысь

…Ой, баюс, баюс…

Не, занимательно бывает посмотреть. А самая веселуха начинается, когда сквозь децибелы вдруг получается разобрать, что предъявляют-то тебе!

— Сказала ничего не трогать! — голосила она. Я только недоуменно пожала плечами. О чем базар? Мы и не трогали. Ничего. Из того, о чем она сказала. А Франкенштейн — он там еще в прошлом веке поселился…

Ответом мне был гиппопотамий рев.

Я рассматривала ее уже с безмерным любопытством. Ты пытаешься мне что-то сказать?..

…Как там Соловей говорит? «Летит — земли не видит»? Она кого решила перекричать? Я зря, что ли, столько бабла потратила на педагога по вокалу?.. Когда однажды, как раз после занятия, я окликнула знакомого на улице, от этого «звука» у меня в руках раскололась трубка телефона-автомата…

Девочка наконец-то решила напороться на то, чтобы ей наконец-то ответили? Я, похоже, действительно что-то слишком долго молчала. Это, видимо, приняли за единственную реальность. Ладно, придется устроить показательные выступления. Если публика просит… Нельзя отказывать Кузьмичу… Спешите видеть, единственный концерт в нашем городе! Великий Немой заговорил! Только раз — и только для вас!..

Пошла баба на базар — и нарвалась на… базар…

…Она что-то прошипела и скрылась в своем углу. Когда звон в ушах немного ослаб, Соловей, болезненно сощурившись, проговорил:

— Зачем же так орать?.. Можно ведь спокойно все уладить…

Да нет, Сережа. Именно это и было — спокойно…

Соловей ушел наверх, вернулся минут через двадцать. Я как раз в одиночестве домыла посуду.

— Что здесь произошло?

— ?..

— Пока меня не было.

— Вот, посуду помыла…

Он осторожно глянул в сторону закрытой комнаты. И я поняла, что он опасается обнаружить там свежий труп. Нового Франкенштейна… А очень может быть — втайне на это надеется. Иначе зачем он оставлял нас один на один? А я его ожиданий не оправдала…

Сириус-мэн

— У меня вчера мент украл телефон. В метро…

Соловей тихо сообщил мне это после концерта с каким-то печальным отсутствием эмоций. Ну да, снявши голову, по волосам не плачут. Чего уж теперь. Если жизнь решила добить, она будет добивать по всем фронтам, изредка досылая еще чего-нибудь и вдогонку… Этот телефон просуществовал у него ровно сутки. Две с половиной тысячи. Для Соловья — бешеные бабки…

А это ты, Сережа, уже сам виноват. Пить надо меньше… Ты реально пошел вразнос, ты уже неприкрыто подставляешься, прочно оседлал волну несчастий. И теперь будешь черпать их просто из воздуха. Действительно, что ли, смерти ищешь?

— Позвони из Москвы ментам, спроси, чё за фигня. Скажи, ты моя жена…

Это сильно прозвучало…

Собираясь в Москву, я, как кошка по слякоти, пробиралась по завалам барахла на втором этаже, балансируя между разбросанными вещами и волоча за собой громадные тапки.

— У тебя хорошая походка… — встрял какой-то НБ-инопланетянин.

Я просчитывала в уме разговор с ментами, скользнула взглядом поверх его головы. …А снег — белый…

— Нет, правда!.. — Он, вытянув шею из своего угла, воспылал желанием мне это во что бы то ни было доказать.

…А ты сомневался?..

Он отчаянно и безрезультатно выискивал на моем лице озарение восхищением от его невероятного открытия и печать неземной благодарности. И не мог понять, почему его откровение не канает. Мне было его жаль. Человек ведь никогда так и не узнает, что существуют комплименты, которые звучат как оскорбление. Точно так же пожилому художнику можно сказать: ух ты, как похоже вы рисуете собаку… Облом, пацан. Женщина, всю жизнь шлифующая себя, как нож, к тридцати годам о себе знает все…

— Сережа… — добралась я к Соловью. — Давай еще раз: как точно выглядел телефон?

Соловей лежал на краю кровати, рядом на полу десяток нацболов старательно ломали голову, как же им теперь вызволить свою водку. Придурки скинулись, сходили за двумя бутылками, радостно вперлись на кухню, победно держа добычу в некрепких ручонках. Десяток яиц в пакете у них сразу выскользнул и шмякнулся об порог. А бутылки отобрала «девушка с цветами»: вы пить не будете! Ладно бы действительно спрятала. Просто поставила в холодильник. Не нашли. Ходили, вздыхали, закатывали глаза. Шушукались там в своем логове. Мол — ах! — что же нам теперь делать? Как будто понарошку играли в школьном спектакле. Меня поразило, с какой готовностью они приняли на себя роль сопливых младенцев. Против мамки — ни-ни… Как будто из этой роли никогда и не выходили… У меня возникла мысль действительно водку спрятать. А с другой стороны: зачем? Быстрее передохнут…

— Как выглядел телефон?

— Серо-синий, — приподнял голову Соловей, — в черном кожаном чехле…

— Так вот же он! — Этот придурок с Сириуса выудил из-под кровати старый соловьиный черный телефон и теперь торжествующе совал его мне, заслоняя Соловья. Один в один: двухлетний ребенок, выучивший уже какие-то слова. И теперь с ликованием отзывающийся оглушительной нечленораздельной тирадой на каждое смутно знакомое услышанное слово… Интересно, а когда его посадят, он точно так же будет с разбегу радостно влезать своим рылом во все разговоры старших? И долго он так надеется протянуть?..

— А можно… я поговорю со своим мужчиной о наших делах?!

Пора прекращать договариваться

…А на шоссе Энтузиастов мне дорога, видимо, заказана… Спалили…

Вот это — жаль…

Неужели снова одна? Навсегда одна… Самурай без хозяина…

Неужели я настолько одинокий охотник?

Но почему-то у меня получается совсем другой расклад. Когда у тебя в зубах навязла молитва, ты один уже не будешь. И в таком состоянии люди уже не слишком и важны. Потому что они Его — не заменят…

…Да-а, представляю, что мне могут теперь предъявить, после того как меня на всю страну спалили на нацбольском съезде. Да, господа. Я, безусловно, уважаю ваше право верить глазам — и после этого не доверять уже человеку. Но мне реально не в чем оправдываться.

Наверное, я во многом была не права. Я слишком заигралась. Может быть, в чем-то — увлеклась недопустимо. Сдается, неверной оказалась та моя теория про хороших людей: мол, всегда могут договориться. Кажется, именно это и есть беспринципность, и я ее с успехом продемонстрировала. Как это ни прискорбно… Похоже, на первом месте должен уже стоять не человек, а идея. Пора уже прекращать договариваться…

Впрочем, я всегда была спокойна на свой счет. То, что мне чуждо, отторгает меня само. Вот и здесь я протяну уже не больше суток. При всем желании…