Книга Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан

– В чем же дело? – спросил я его.

– Его обвиняют в шпионстве в пользу немцев.

– Но вы-то понимаете, что это самая гнуснейшая из клевет! – ответил я ему.

– Как я понимаю, это в данном случае все равно. Но на основе этих документов будут преследовать его и всех его друзей. Преследование начнется немедленно. Я говорю это серьезно и прошу вас немедленно же принять нужные меры, – сказал он как-то глухо, торопясь. – Все это я сообщаю вам в знак нашей старинной дружбы. Более я ничего не могу вам сказать. До свиданья. Желаю вам всего наилучшего… Действуйте…

– Благодарю за предупреждение…

Только и успел я сказать, как телефон умолк (Бонч-Бруевич 1931: 82-4).

И хотя Временное правительство имело прямую политическую выгоду от акции разоблачения Ленина и его гвардии – «холопов кайзера», как в одном из стихотворений их назвал поэт

В. Пяст (Пяст 1917: 2), юридические основания для обвинения большевиков как пособников немцев были безвозвратно утрачены. Среди историков превалирует мнение, что заявление Переверзева спугнуло двигавшегося из Стокгольма в Петроград Я.С. Фюрстенберга-Ганецкого6, у которого находились деньги и компрометирующие документы. Будучи вместе с К. Радеком посредником между Лениным и немцами, Я.С. Фюрстенберг-Ганецкий, мгновенно оценив ситуацию, вернулся в Стокгольм. Министру юстиции Временного правительства пришлось после этого уйти в отставку7. Ушел в отставку и Н.С. Каринский (см., к примеру: К уходу Каринского 1917: 4; Левицкий 1917: 2). Одним из тех, кто в особенности активно впоследствии, находясь уже в эмиграции, развивал версию об утечке информации о большевиках, был Керенский:

Поздно вечером 4-го июля министр юстиции Переверзев передал в распоряжение некоторых журналистов ту часть собранных правительственных материалов о государственной измене Ленина, Зиновьева и прочих большевиков, которая находилась уже в распоряжении судебных властей. 6-го июля данные эти были распубликованы в печати, а еще раньше ночью отдельными листовками розданы по гвардейским полкам. На солдат эти разоблачения произвели ошеломляющее впечатление. Колеблющиеся полки очнулись и примкнули к Правительству; примкнувшие к большевикам – потеряли всю свою «революционную» энергию. Днем 5-го июля быстро было покончено с восстанием. Самая цитадель Ленина – дворец Кшесинской – был занят войсками Правительства. Но…

Но мы, Временное правство, потеряли навсегда возможность документально установить измену Ленина. Ибо ехавший уже в Петербург и приближавшийся к финляндской границе, где его ждал внезапный арест, Ганецкий-Фюрстенберг повернул обратно в Стокгольм. С ним вместе уехали назад бывшие на нем и уличающие большевиков документы. Сейчас же после выдачи Перевер-зевым части секретных данных журналистам поспешили накануне моего приезда с фронта бежать в Финляндию и сам Ленин и Зиновьев (Керенский 1928: ЗОБ)8.

Так или иначе, для нас важно, что во время июльского кризиса Рутенберг находился еще в Америке, а в дальнейшем, когда Ленин скрылся в Финляндии и пользовался защитой и покровительством сочувствующего большевикам начальника Гельсингфорсской полиции Г. Ровио, настаивать на его аресте было практически бесполезно. Поэтому следует думать, что сожаление Рутенберга о том, что он не изловил Ленина, если им и высказывались, то вряд ли как сетования на конкретную упущенную возможность, а в некой абстрактной форме, как это мог сделать спустя время любой другой участник петроградских событий.

Что касается Троцкого, то, прибыв в Россию в начале мая 1917 г., он возглавил небольшую социал-демократическую группу («межрайонка»). Был избран председателем Петроградского Совета, и, между прочим, лишь его вмешательство предотвратило расправу с главным оппонентом Рутенберга по гапоновскому делу, министром земледелия Черновым, когда мятежные кронштадтские матросы окружили 5 июля Таврический дворец, где заседал ВЦИК (Троцкий 2001/1930-32: 307-08; Катков 1987: 48; Злоказов 1999: 78-9; Никитин 2000/1938: 113-14). Вскоре после июльского выступления большевиков Троцкий 23 июля был арестован, препровожден в «Кресты», но, отведя от себя все обвинения, 4 сентября отпущен под залог в 3 тыс. рублей, внесенный его сестрой О.Д. Каменевой (Злоказов 1999: 75; Никитин 2000/1938: 133, 135). Позднее, в воспоминаниях, написанных в 1928 г. в эмиграции, главнокомандующий войсками Петроградского военного округа генерал П.А. Половцов рассказывал, как он «не без удовольствия» принял из рук Керенского одобренный Временным правительством «список 20-ти с лишним большевиков, подлежащих аресту, с Лениным и Троцким во главе». Однако спустя короткое время сам же премьер отменил арест Троцкого и Стеклова-Нахамкеса:

Только что рассылка автомобилей закончилась, как Керенский возвращается ко мне в кабинет и говорит, что арест Троцкого и Стеклова нужно отменить, так как они – члены Совета. Недурно! Особенно, если вспомнить, что мне было поставлено в вину чрезмерное уважение к Совету. Отвечаю, что офицеры, коим поручены эти аресты, уже уехали и догнать их нет возможности. Керенский быстро удаляется и куда-то уносится на автомобиле. А на следующий день Балабин мне докладывает, что офицер, явившийся на квартиру Троцкого для его ареста, нашел там Керенского, который мой ордер об аресте отменил. Куда девались грозные речи Керенского о необходимости твердой власти! Лишний раз убеждаюсь, что у большевиков есть какой-то таинственный способ воздействия на Керенского, более могущественный, чем у Пальчинского (Половцов 1999/1928: 152).

Ни Половцов, ни кто другой из многочисленных авторов, писавших впоследствии об излишне либеральной политике Временного правительства, упущенных им возможностях и, в частности, о том, что большевистское руководство не было вовремя обезврежено, имя Рутенберга в этой связи не упоминают.

Не упоминается имя Рутенберга и в связи с «делом Корнилова» (см., например: Керенский 1918; Савинков 1918; Катков 1987; Вырубов 1993: 7-27; Милюков 2001/1921-24: 205–433; Дело Корнилова 2003; Ушаков, Федюк 2006 и др.) – основные связанные с ним события происходили в конце августа 1917 г.9, когда Петр Моисеевич уже находился в Петрограде, но вряд ли, вопреки мнению современного ученого (Будницкий 1996: 451), имел к ним какое-либо отношение: во-первых, хотя бы потому, что не располагал для этого никаким серьезным должностным статусом, а во-вторых, Керенский наверняка не простил бы ему этого демарша. Между тем их отношения и тогда, и в дальнейшем, к чему мы еще вернемся, оставались самые безоблачные.

Странную ошибку допускает обычно исторически точный М.В. Вишняк, называя Рутенберга «губернатором Петрограда» в дни корниловского мятежа (Вишняк 1957: 83)10. Ср. с тем же искажением в цитировавшемся в конце последней главы предыдущей части фрагменте из воспоминаний X. Вейцмана:

Он вернулся в Россию и занял место в рядах Керенского. Мы слышали, что он сделался губернатором Петрограда (Weitzmann 1966/1949:170).

Это неверно. 27 августа 1917 г. в Петрограде было объявлено военное положение – военным губернатором города и одновременно исполняющим обязанности командующего войсками