Книга Идущие в ночь - Владимир Васильев

А вот Накуста… Женщин я понимал плохо. Впрочем, и до сих пор понимаю плохо.

Людей я почуял перед самым полуднем, когда уже не первый час сидел в малиннике и проклинал себя. Дело в том, что, пройдя каких-то полтысячи шагов, я заполз в малинник и затаился. Что-то не пускало меня в Храгги. Ну не мог я туда идти сейчас, не мог, хоть тресни, и почему — не понимал. Словно внутри засела какая-то упрямая тварь и держала меня на цепочке. Потом я сообразил, что и вчера вечером не слишком-то спешил домой — путь, который я выбирал, скорее позволял отыскать удобное место для тайника и превращения, чем приближал меня к деревне. Только вчера я ещё сам не понимал, что делаю. В общем, сидел я в малиннике и переполнялся помалу страхом, когда раздались голоса. Людей было много и орали они что-то похабное. Часто поминали «проклятых оборотней» и «осиное гнездо». Кто-то тянул пьяную песню.

Будь у людей собаки, мне бы не отсидеться. Но собак увели к Риве Чистые братья, а я напоролся на возвращающихся по домам крестьян. Крестьяне после резни в Храггах перепились пива и не особенно разглядывали то, что крылось в зарослях.

Полумёртвый от страха, я сидел в малиннике ещё долго после того, как голоса затихли вдали. Понятно, о несчастье я ещё ничего не знал и очень переживал, что мне всё-таки влетит от Накусты за долгую отлучку.

Лишь спустя добрый час я выполз из укрытия и мышкой поспешил к деревне.

Запах гари толкнулся мне в ноздри задолго до того, как я проскочил тропу к реке и осиновые веши. А запах крови я почувствовал только на границе пожарища. Даже гарь не могла перебить этот острый упрямый запах, знакомый каждому вулху.

Только это пахла своя кровь, а не кровь умертвлённой добычи.

Ничего. Чёрно-серое пепелище вместо деревни и запах крови анхайров.

Туес вывалился у меня из рук, и истекающие мёдом соты упали на жирную золу.

Мне было тогда неполных десять кругов. И совершенно ясно, что именно тогда начался теперешний я, теперешний Моран. Вернее даже, не теперешний, а тот, что совсем недавно встретился в Дренгерте с Лю-чародеем. Ибо за эти неполные одиннадцать дней пути произошло почти то же самое, что в лесу у сожжённых Храгг.

Жизнь миновала крутой поворот и выбралась на совершенно новый, неизведанный участок пути. Что ждёт там, в неясной пока мгле над дорогой, уводящей в непроницаемую даль?

Впрочем, я знал. Там ждёт Каменный лес.

Дорога к нему ведёт через Дикие земли, через наши с Тури души, через веру и неверие, через вехи воздуха, воды, огня, земли и железа, через слово, которое нужно держать, раз дал, через кровь хорингов и их утраченные, и вновь обретённые знания, через магию, проникающую в души всё глубже…

Теперь я понимаю, что имел в виду Лю, когда говорил, что до У-Наринны способен дойти далеко не каждый. И было лестно думать, что именно я, отродье и нелюдь, анхайр-полувулх — способен. И Тури способна, женщина-кошка, мадхет, убившая прежнего хозяина Беша-Душегуба и ставшая сама хозяйкой своей свободе.

И Корняга, причудливое создание, не зверь и не дерево, наделённое разумом — способен, хотя ему как раз У-Наринна не особенно и нужна. Но, вот, идёт с нами, даже немало помог, а однажды так и вообще выручил из совершенно немыслимой трудности. В Сунарре.

Его-то что с нами объединяет? Ну, нас с Тури — понятно, что. Но Корнягу? Что есть в нём такого, чего не найти в тысячах обычных людей, которым путь в У-Наринну ни за что не отыскать?

Не знаю. Просто не знаю. Может быть, когда-нибудь я пойму это. Но для этого нужно будет стать таким же мудрым, как чародеи. Я не могу понять — таков ли Лю? Иногда кажется, что у него множество лиц и множество характеров. Что он может быть одновременно и мной, и Тури, и даже Корнягой. И лекарем Самиром. И Иландом, древним, как небо, хорингом, помнящим Смутные дни от начала времён. И отшельником Гасдом, способным предать во имя непонятных мне убеждений. И Кхиссом, навек оставшимся в Сунарре. И той самой маленькой девочкой, что повстречали мы у вехи железа. И даже Стражем Руд, железным чудищем во главе железной свиты.

Может быть и Лю-старикашка — всего лишь одно из множества лиц, присущих неведомому мне чародею. Всё может быть.

Вдруг я осознал, что не удивлюсь, если окажусь прав. У-Наринна покажет. Умение не удивляться — первый признак мудрости.

Но истинным мудрецом можно стать лишь тогда, когда снова повезёт обрести умение удивляться.

Я чувствовал, что до второго Знака остаётся совсем немного идти. В смысле — ехать, я ведь верхом на Ветре. Скорее всего, я успею ещё до пересвета. Горы на горизонте оставались далёкими и зыбкими, хотя Ветер шёл размашистым экономным галопом. Я уже имел возможность убедиться, что он в состоянии скакать так дни напролёт. Грустная карса отстала, но не потому, что не могла угнаться за конём, а из-за той же грусти. Когда она бывала в добром расположении духа, Ветра она могла и обогнать.

Меня всё больше стал занимать вопрос: почему молчит Корняга? Это болтливое создание словно воды в дупло набрало. Конечно, досталось ему недавно, обгорел, но ведь сам говорит, что ничего страшного. Не сожрало его пламя — значит, оклемается. Непохоже, чтобы он особенно страдал от этого.

Мне кажется, он что-то чувствует. Что-то очень неприятное, но мне говорить либо не хочет, либо побаивается.

Я придержал Ветра и пустил его шагом. Пусть отдохнёт, порядком уже отмахали. Хорошо скакать по равнине, расстояния съедаются мигом, не то что по горным осыпям или по лесу — день тащишься, а с места вроде и не стронулся.

— Скажи-ка, пень мой любезный, — обратился я к Корняге, и тот даже ёкнул от неожиданности. Наверное, моя вежливость его поразила. — Слышь, нет?

— Слышу, Одинец, слышу…

Корняга говорил с опаской и плохо скрываемым удивлением.

— Ты чего притих, а? Обыкновенно болтаешь, как сорока, а тут второй день от тебя слова не добьёшься.

— Ну… — протянул Корняга, лихорадочно прикидывая: как бы поудачнее соврать. Но я его видел насквозь.

— Только не нужно сказок, — предупредил я. — Ты тоже что-то чувствуешь?

Корняга поёжился, шевелясь на плече.

— Чувствую, Одинец.

— Что?

— Магию.

— Ты способен чувствовать магию?

— Да. Я ведь тоже, в общем-то, порождение магии.

— Чьей? — неожиданно заинтересовался я. — Хорингов?

— Нет, тех, кто правил этим миром до них.

— Предтечи?

— Да. Но они, понятно, называли себя иначе.

— Как?

— Ар…

Я, вывернув шею, умудрился в упор глянуть на Корнягу. И Корняга осёкся.

— Не знаю, — наконец признался он. — Откуда мне знать?

Действительно — откуда?

— Что за магия? — спросил я, возвращаясь к более насущным вопросам.