Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Возбужденные охотой на коней и поисками трофеев, мы возвращались в расположение роты поздно, валились где-нибудь под кустом, а утром не шли, а ехали на пароконных подводах за новой добычей. Остальные взводы, продолжавшие расчищать шоссе, ляскали зубами от зависти. Лично Пылаеву мы привезли пролетку и привели пару отборных коней, он пересел со своей белохвостой Ласточки и далее следовал на запад уже не в седле, а развалясь на мягком сиденье. Ему было жалко видеть Ласточку впряженной в телегу, и он приказал ее обменять с какой-то войсковой частью на другую лошадь. Ледуховский выбрал высокого серого коня и катался на нем дня три, видно, набил задницу и пересел к Пылаеву в пролетку. По этой же причине и я покинул седло и пересел на пароконную подводу к Харламову и его Марии. Харламов выбрал пару коней примечательных. Он вместе с Самородовым обнаружил их припрятанными у одного старика в хлеву и по законам военного времени просто взяли их под уздцы и привели ко мне. Вороного мы назвали Коршуном, темно-гнедого — Соловьем, возчиком себе взяли гордость нашего взвода, дважды орденоносца, из-за ранения переведенного в нашу часть усатого бойца Недюжина.

И покатили мы на запад, время от времени доставая еще коней, трофеи для роты, трофеи для себя. Я лично нашел в кустах планшетку, о которой давно мечтал. Она до сих пор у меня бережется. Еще я взял себе колоду карт, хрустальную чарку и несколько тюбиков зубной пасты.

Один из наших бойцов где-то раздобыл штуку английского дымчато-голубого сукна. Пылаев узнал о трофее и отобрал. Но такой произвол не пошел ему впрок. Сшитую из этого сукна шинель через неделю он прожег, греясь у костра.

В газетах были опубликованы результаты нашей победы. Кроме Бобруйского котла, наши устроили немцам котел в Борисове и еще где-то, также в Белоруссии. Были опубликованы цифры — сколько немцев взято в плен, сколько убито, сколько уничтожено танков, пушек, минометов, сколько захвачено лошадей и прочее, и прочее.

На каждом подбитом немецком танке и на каждой пушке мелом писали «учтено», т. е. их количество в победной реляции было проставлено правильно. Куда, в какую цифру — убитых или взятых в плен попали пленные, а впоследствии расстрелянные немцы, не знаю. А вот количество захваченных лошадей — 30 000 было явно преуменьшено. Пусть будущие историки это учтут. Когда в нашу роту пришла бумажка — указать, сколько мы поймали лошадей, Пылаев приказал написать 19, хотя на тот день их было 38, а то, еще чего доброго, отберут. Правда, овсяный паек нам давали на 19, но вокруг везде столько можно было раздобыть и не только овса, но и гороху, пшеницы, хлеба, такая всюду буйная росла трава, что особенно заботиться о пропитании коней не требовалось.

В течение ближайшего месяца количество лошадей у нас в роте увеличилось до 50–60, мы иногда их меняли, плохих просто бросали. Позднее, уже в Польше, такса установилась такая: одна лошадь на один литр самогону. Все воинские части добывали лошадей, но в сводках все, не сговариваясь, количество их уменьшали вдвое.

И люди наши приоделись. Сапоги или ботинки все раздобыли сами, наконец пришло обмундирование и для девчат — гимнастерки и юбки. Лапти была заброшены навсегда.

Словом, мы преобразились в настоящую, хорошо оснащенную саперную часть и все сели на подводы. Утомительные пешие переходы прекратились.

Дальше, дальше на запад. Специально отмечу четкую организацию тыла. В теории считалось, что одним натиском, без передышки больше двухсот километров пройти невозможно, нужно подтягивать неизбежно отстающие тылы.

А служба тыла это нечто грандиозное: у каждой дивизии или у каждого полка были свои пекарни, прачечные, почтовые отделения, типографии, разные многолюдные финансовые, снабженческие, портновские, сапожные, медицинские, похоронные, юридические и прочее, и прочее, совершенно необходимые команды или службы, да плюс еще политотделы и Особые отделы, которые имелись в каждом батальоне; а вот их численный состав мог бы быть без всякого ущерба уменьшен раз в пять.

С Бобруйского котла все эти службы тыла — так называемого второго эшелона — пересели на подводы и ехали так же, как и мы, отставая от передовой не более чем на сутки. В нашей роте был, например, НЗ сухарей, но мы ни разу не открывали его, а ежедневно получали свежеиспеченный хлеб.

В некоторых службах преобладали девчата, отдельные немногие мужчины — старшины и сержанты чувствовали там себя, как султаны в своих гаремах.

Еще были штабы, которые переезжали не на подводах, а на легковых, главным образом трофейных машинах. Там тоже было много девчат, многие из которых становились ППЖ разного высшего и старшего комсостава. И эти молодые ППЖ, получившие звания сержантов и старшин, были великим злом последнего года войны, они интриговали, ссорились, ссорили между собой своих пожилых мужей, у которых где-то далеко в тылу жили законные, но тоже пожилые жены. После войны появилась целая серия анекдотов про глупых, чванливых и богатых генеральш.

Через неделю после начала наступления Пылаев позвал нас — командиров взводов, старшину и парторга. Он нам объявил, что начальник инженерных войск полковник Дугарев лично ему приказал подать наградные листы на лучших бойцов и командиров. На долю нашей роты приходилось 7 орденов Красной Звезды и 20 медалей «За боевые заслуги». Улыбаясь, Пылаев добавил, что сам составит характеристики на нас — четырех командиров взводов, на старшину и на парторга для награждения нас орденами Красной Звезды, а сам он получит орден Отечественной войны 2-й степени.

Ликуя, мы отправились писать эти характеристики. Я выбрал из своего взвода: Самородова, Харламова, Монакова, Могильного.

Впоследствии, по вине Пылаева, из этих наградных листов получился конфуз. Он разболтал о них в штабе ВСО, а там возмутились: «Как, какие-то беспогонные командиры взводов да рядовые солдаты представлены к наградам! Мы — офицеры, нас первыми должны наградить». — Составили новые наградные листы. А в штабе УВПС возмутились еще больше: «Нас должны первыми наградить!» — Кончилось тем, что один Пылаев получил «Звезду», а мы — командиры взводов — по медали «За боевые заслуги». Но я и этим остался очень доволен, до того у меня была лишь одна медаль — «За оборону Москвы».

Нам было поручено строить мосты. Наша рота шла по определенному маршруту следом за определенным полком или дивизией. Маршрут этот пересекал речки и ручьи. Впереди роты, километра на два, ехала наша «инженерная разведка» — инженер-фортификатор лейтенант Ледуховский с двумя-тремя связными. А мы ехали следом за ними и гадали: успеют ли немцы при отступлении взорвать очередной мост или не успеют? Не успели — хорошо! Мы осматривали его, прикидывали больше на глазок — выдержит ли он наши 60-тонные танки KB, и если мост казался слабым, крепили его дополнительными бревнами, а то ставили стрелки, предлагая танкам сворачивать и преодолевать ручей вброд, а сами ехали дальше.

На 30 подводах с двумя кухнями, с кузницей, с капитанской коляской, с самогонным аппаратом, смонтированным на подводе, с коровами, число коих порой доходило до десяти, наша рота растягивалась чуть ли не на полкилометра и представляла собой не очень боевое зрелище. Ведь большинство солдат были пожилые, да еще девчата. И хоть все приоделись и обулись, однако выглядели пестро и разнообразно.