Книга Кронштадт - Евгений Войскунский

Между тем Речкалов и Надя, не заметив Козырева, шли по улице Аммермана, мирно беседуя. Уже не первый раз у них так было, что встречались в столовой за ужином, а потом Речкалов шел ее провожать и заходил в дом — всегда находилась там какая-никакая работа, что-то починить, подмазать, покрасить. А то и просто посидеть без работы, чаю попить. Надя ничего против не имела. Спокойно ей было с Речкаловым.

Они шли по выщербленным неровным плитам тротуара, вечер был тихий, без стрельбы. Надя про Олю Земляницыну рассказывала — как прибежала к ней Олечка, дай, говорит, Маяковского, ее в самодеятельность записали и велели к праздникам выучить «Стихи о советском паспорте». Она, Надя, стала искать, была ведь до войны у нее книжка Маяковского, но не нашла. Так вспомнила по памяти, а Олечка записала.

А Речкалов невпопад сказал про Кузьму, соседа по квартире, как он совсем почти что свихнулся, выйдет в коридор и давай мочиться на дверь.

— Ой, что ты? — удивилась Надя.

— Мочится и блажит, ругается… тетка его подкурятина…

— Тетка подкурятина! — улыбается Надя. — Что это — подкурятина?

— Ну, так говорят… Ты «Князя Серебряного» читала?

— Нет. А что?

— Хорошая книжка. У меня есть, могу тебе дать.

— Принеси, Коля. Давно я ничего не читала, — говорит Надя, помолчав. — Раньше много читала, в библиотеку бегала, а теперь…

Теперь, думает она, я обматываю якоря электромоторов, а по вечерам слушаю тети-Лизину болтовню. И ничего не жду больше… И не читаю… Жизнь ведь совсем не такая, как в книжках. В книжках — красивые чувства, любовь… А на самом-то деле ничего нет, кроме работы и вот этой улицы, по которой каждый день, каждый день…

Она встрепенулась, услышав произнесенное Речкаловым слово «Гюйс».

— Что ты сказал?

— Я про Кузьму этого, Перфильева, — повторяет Речкалов. — Сосед, мичман с «Гюйса», поймал Кузьму, как он на его дверь, значит…

— А «Гюйс»… не в море разве? — тихо спрашивает Надя.

Зря я это, с досадой думает Речкалов. Зря «Гюйс» упомянул. Тоже, распустил язык… болтун…

— Пришел на днях, в доке стоит.

Вот и Надин подъезд. Они останавливаются. Каждый раз, когда он ее провожает, вот такая получается небольшая заминка.

— Зайдешь? — приходит Надя ему на помощь.

— Если разрешишь.

Лиза в это время обычно уже дома. Обычно они пьют втроем чай, беседуют, Лиза шитьем занимается. Чего-то она Речкалова невзлюбила. «Каменный какой-то», — говорит, когда Речкалов уходит. «Будто из чугуна его отлили, — говорит. — Зачем он тебе, Надюша?» — «Хороший он», — отвечает Надя. «Хороший! Вон кочерга стоит, она тоже хорошая. Разве человек только для пользы нужен? Надо, чтоб легко с ним было… интересно… чтоб тебя к нему так тянуло, что спасу никакого…»

А сегодня Лизы не было дома. То ли задержалась на работе в ОВСГ, то ли к Нюрке, подруге своей, ушла, — мечтает пошить себе бурки для зимы, а Нюрка в военторговском промкомбинате работает и обещает помочь. Лиза и ей, Наде, хочет схлопотать бурки. Некоторые женщины в городе носят такие — верх фетровый, белый, низ кожаный, желтый… Хорошо бы, конечно…

Немного смущена Надя тем, что Лизы нет дома. Ну, ничего.

— Садись, — говорит, — я чай вскипячу.

Сел было Речкалов за стол, поводил пальцем по полустершемуся узору на клеенке, но не сиделось ему что-то. Вышел в коридор, поглядел на прибранную горку битых кирпичей возле двери в чернышевскую комнату. Перевел взгляд на Надю, разжигавшую в кухне плиту. Как это у людей просто получается — подойти, обнять (думает он), а на мне будто кандалы…

Шагнул в кухню — будто самого себя за шиворот взял и втащил силком. Оказавшись рядом с Надей, нагнувшейся к плите, остановился в нерешительности.

— Надя, — сказал, разжав твердые губы.

Та мигом повернулась к нему, и что-то мелькнуло в ее серых глазах, будто тень от пролетевшей птицы. Что-то она уловила, должно быть, в речкаловской растерянности и насторожилась.

А он уж и на попятный.

— Я, знаешь, что хочу? Пролом, — мотнул головой на чернышевскую комнату, — досками зашить. А то ведь зима скоро.

— Ой, Коля, хорошо бы как! — воскликнула она.

С этим проломом от крупного снаряда ужасная была морока. Писала Надя в райисполком — приходили оттуда, смотрели, соглашались, что надо ремонтировать. Да и как не согласиться, если дыра во какая и через нее в квартиру и дождь хлещет, и скоро снег понесет. Но вот беда: нехватка стройматериалов в Кронштадте. Израсходовали то, что было, на срочные аварийные нужды, а подвоза новых материалов давно уж нет. Да и рабочих рук не хватает… Блокада…

— Коленька, сделай! — обрадовалась Надя. — А то ведь все погниет в квартире от сырости, от снега.

Следом за Надей Речкалов входит в комнату. Тихо тут, в окно глядит синий вечер, свет еще не зажжен. Вот бы и хорошо в полутьме этой подойти, обнять осторожно… шепнуть слова какие-то… Ну, какие они бывают, слова?..

Он шагнул неудачно, налетел на угол дивана, коленом ударился — как раз на ту ногу пришлось, на которой прошлой зимой было растяжение жил.

А Надя быстрой тенью скользнула к окну, дернула шнур, и черный рулон плотной светомаскировочной бумаги пошел, разматываясь и шурша, книзу. Щелкнул выключатель. Оранжевый матерчатый абажур наполнил комнату неярким светом.

— Садись, Коля, — сказала Надя. — Скоро чай вскипит.

Но сесть Речкалов не успел. Коротко и резко прозвенел звонок. Лиза, наверно (подумал Речкалов), эх, не вовремя пришла, теперь жди другого случая… Но, взглянув на Надю, он вдруг понял: не Лиза звонит. Да и чего ей звонить — у нее, ясное дело, имеется свой ключ…

Надя стояла бледная, глаза потемнели и расширились, руки вцепились в спинку стула. Будто гром грянул у нее над головой.

— Я открою, — сказал Речкалов, и тут опять раздался звонок.

— Нет! — Надя встрепенулась. — Я сама.

Побежала открывать. Речкалов тоже вышел в коридор, освещенный голой подслеповатой лампочкой. Он уже знал, кого сейчас увидит…

Капитан-лейтенант Козырев, потоптавшись у проходной Морзавода, решил было возвратиться на корабль. Однако что-то ему мешало повернуть назад. Не хотелось признаваться самому себе, что душу жгла ревность. Да нет, чепуха… не может быть, чтоб эта девочка… Да это ж друг ее отца (вспомнил он вдруг)! Ну, точно, в Таллине был он с Чернышевым в прошлом году, в августе… Как раз год тому назад, когда мы принимали на борт части прикрытия. Эти двое, Чернышев и… как же его… тоже на «Ч» как-то… лезли напролом сквозь строй бойцов. Друг отца, друг семьи — ага, Речкалов, вот как! Надо же, а казалось, что на «Ч».

Из проходной высыпала бригада Мешкова, что меняла на «Гюйсе» издырявленные, помятые листы наружной обшивки. Один из них, прыщавый, с дерзкой улыбочкой, вытянулся, проходя мимо Козырева, и дурашливо отдал честь, растопырив пятерню у виска. Дружки его засмеялись. Вот же мелочь пузатая — ну, не пузатая, конечно, а отощавшая. В сущности, пацаны, не доигравшие в детские свои игры…