Книга Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев

Вот долгожданный басовитый удар набата. Готовься, стало быть, в полную меру. Чтобы по второму удару с залпом не замешкаться.

Хорошо бы ещё под копыта татарских коней триболы загодя разбросать, чтоб смешались бы передовые в кучу неразборную, а уж по ней — залп; но воеводы не решились на такое, ибо когда из китай-городов выскочит своя конница рубить сбившихся в толпу татарских ратников после встречных залпов, свои же кони могут наступить на триболы, и встречный удар ослабеет.

Резон, конечно, в этом есть, но можно было бы предусмотреть для своих проходы, обозначить их только вехами.

Жаль, умная мысля приходит, как часто бывает, опосля.

Гулкими басами ухают друг за другом полковые барабаны. И тут же — залпы. Тоже один за другим. И в грозный клич «Ур! Ур! Ура-а-агш!» вплелось истошное ржание раненых коней. Из скачущих в первых рядах добрая треть барахтается на земле, а дико несущуюся лаву не сдержать: кони более чем всадники охвачены неизъяснимым порывом, кажется, они даже не чувствуют раздирающего губы в кровь железа, несутся вперёд, перемахивая через упавших на землю коней и всадников. Только тогда скачущий конь может упасть, если наткнётся на пытающегося подняться подранка — тогда куча мала увеличивается и становится непреодолимой, образуется целый заслон из придавленных седоков и судорожно барахтающихся коней со сломанными шеями.

Ещё один удар набатов — ещё один залп; ещё удар — ещё залп. А в подмогу пушкам китай-городов бьют тяжёлые со стен монастырских, и ядра их, перелетая первые ряды, падают в середину атакующих, создавая и там завалы из коней и всадников.

— Что ж, пора, видно, обнажать мечи? — вроде бы сам у себя спрашивает князь Мстиславский и сам же отвечает: — Да, в самый раз. Пока не пришли в себя крымцы.

По сигналу взвизгнули игриво сопелки, весело подхватили их песню мелкие барабаны, рассыпались дробью, необычно звонко заиграли волынки — хоть в пляс пускайся.

И ведь верно: на кровавый пляс кличет музыка.

В один миг откинуты отвороты китай-города главного стана, и рванула русская конница, лихо врубаясь в смешавшиеся ряды врагов. Следом пешцы твёрдой поступью шагают на смертный бой.

Примеру Большого полка тут же последовали и другие полки. Сеча началась сразу перед каждым китай-городом.

Шло время, и сеча всё более распадалась на отдельные рваные куски, стало видно, что и русские, и татары заметно устают, рубятся вяло, но ни одна сторона не собирается уступать. Тут бы ввести в бой свежие силы, чтобы переломить ход рукопашки, но ни хан не решается отпустить от себя свою гвардию, ни Годунов — свою. А у Мстиславского резерва нет, да и откуда ему было бы взяться: наскребли по сусекам всё, что смогли.

Но вот, когда уже завечерело, распахнулись ворота Белого города, и несколько тысяч москвичей-добровольцев, получивших доспехи в царской Оружейной палате, вступили в сражение. Сразу же наметился перелом, хотя татары и не запаниковали, но боевой дух у них сник основательно, русские же мечебитцы взбодрились. Напор их стал более упрямым, и крымские тумены прорежались более, чем русские полки, к тому же татары во множестве начали сдаваться в плен. И не только простые нукеры, а знатные мурзы, сотники и даже тысяцкие.

Чуть было не захватили царевича Бахты-Гирея, тяжелораненого, но телохранители, окружив царевича плотным кольцом, всё же вынесли его с поля боя. Слух о ранении царевича стал стремительно распространяться среди крымцев, и они вовсе упали духом. Вот-вот должен был бы наступить желаемый перелом, но солнце уже закатывалось, и татары из последних сил рубились, уповая на неумолимо приближающуюся ночь.

Она действительно спасла крымцев от разгрома: враги отошли к своим станам организованно, хотя и уныло. Привыкли они к стремительным победам, к обогащению, которое следовало за победой, а тут такая тягучесть. Тут так много смертей. Так хитро расставили гяуры китай-города, а в них установили множество пушек, что диву даёшься. К тому же случись перевес со стороны нападающих, обороняющиеся могут укрыться за высокие, из толстых досок стены и снова отстреливаться из пушек, рушниц и самострелов, а ты снова как на голом пузе. Одно останется — лезть на смерть, если прикажут начальники. Не подчинишься — всё равно смерть. Со сломанным хребтом.

Крымские же военачальники мучались непонятным для них вопросом: откуда царь Фёдор набрал столько полков и изрядное число пушек? Жестоко пытали специально сдавшихся в плен детей боярских, чтобы выяснить у них, не псковско-новгородская ли рать подоспела к Москве, но готовые к смерти герои, корчась от боли и с трудом сдерживая истошные крики, твердили одно и то же:

— Мы ждём подхода полков из Пскова, из Новгорода и из Вологды. С рассветом должны подойти передовые отряды. Крайний срок — к вечеру. Отсидимся за китаями до их прихода, отбивая наскоки. Зелья, ядер и дробосечного железа у нас в достатке.

К полуночи Казы-Гирей собрал темников и объявил своё решение:

— Мы не верим тому, что говорят под пытками пленные гяуры. Они врут. Князь Фёдор успел привести полки из Ливонии потому, что король Швеции обманул нас, пообещав к лету осадить русские северные города, но не сделал этого. Ещё мы думаем, князь Фёдор выставил против нас не все свои силы. Держит он несколько полков в Кремле. Завтра он может бросить их в бой и решить сражение в свою пользу. Нужно ли нам дожидаться этого? Мы соберёмся с новой силой и придём сюда совсем неожиданно.

Никто из темников даже не попытался возразить. Только лашкаркаши предложил коварный план:

— Снявшись на рассвете, оставим в засаде пару туменов. Если гяуры погонятся за нами сломя голову, то окажутся в мешке, и победа будет в ваших руках, мой мудрый хан.

— Да будет так.

Отступление крымцев было сразу же замечено, и князь Мстиславский тут же самолично поспешил в Данилов монастырь на доклад к Годунову, который, как оказалось, спокойно почивал в покоях настоятеля. Князь добился, чтобы его разбудили. Доложил.

— Крымцы уходят.

— Я — к царю Фёдору Ивановичу, а ты — в погоню. Круши и круши. Пусть запомнят надолго, что прошло время разбоя безнаказанного!

— Я не выведу полки из китай-городов. Не исключаю коварного замысла: вытянет нас за собой Казы-Гирей и завяжет в мешок. У него хватит для этого сил.

— Не будет никакого мешка. Я повелеваю тебе: преследуй!

— Я посоветуюсь с первыми воеводами всех полков и Воинской думой.

— А я, сообщив радостную весть Фёдору Ивановичу, не умолчу о твоём упрямстве. Он, рассчитываю, скажет тебе своё слово.

Мстиславский, проводив Годунова, разослал лазутчиков окрест и велел собраться всем первым воеводам полков и членам Воинской думы в главной ставке. Доложив о приказе Годунова, поведал собравшимся, что он сам думает о сложившейся обстановке.

Опытные воеводы вполне согласились с тем, что крымцы не разбиты и могут, применив коварство, оказаться на щите, поэтому окончательное решение следует принять после того, как поступят известия от лазутных отрядов.