Книга Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод - Наталья Павлищева

Иван Васильевич встретил посла сам и, махнув рукой, предложил следовать за собой. Нельзя сказать, чтобы Дженкинсону очень понравилась такая таинственность. Что, если и он не вернётся, как многие русские до того? Но англичанин зря беспокоился, царь не только не собирался расправляться с ним, но и доверил настоящее тайное дело.

Они довольно долго шли тайными переходами, наличие и длина которых по-настоящему поразили Дженкинсона. Говорили всё так же в полутёмной комнате, в какой части дворца и вообще во дворце ли, англичанин не мог бы с точностью сказать. Кроме него, в разговоре принимал участие только князь Афанасий Вяземский.

Для начала Иван Васильевич сообщил о письмах короля Сигизмунда со словами об английских купцах. Глаза царя впились в лицо посла, он следил за каждым движением глаз англичанина. Тот смог выдержать пристальный тяжёлый взор московского царя. Видимо, довольный этим, Иван Васильевич усмехнулся:

— Понимаю, что всё это козни польского короля, чтобы возбудить подозрения царя к английским купцам и обвинения чиновникам в измене. Без Курбского не обошлось, его рука видна в этом изменном деле.

Дженкинсон мысленно усмехнулся этому пристрастию Ивана Васильевича к пререканиям с беглым князем, но виду не подал, до Курбского ли ему? За английских купцов попробовал вступиться, но государь и слушать не стал, махнул рукой:

— Сам ведаю, что это козни, чтобы расстроить нашу дружбу. Потому и вспоминать не хочу.

Дженкинсон уже начал гадать, чем же тогда вызвана такая секретность и вообще почему он во дворце уже после торжественного приёма. Всё разрешилось неожиданно, государь вдруг принялся говорить то, чего посол никак не ожидал. Иван Васильевич просил английскую королеву Елизавету... дать ему убежище в Англии в случае какой беды! Причём предлагал договориться об убежище обоюдно, мол, и он готов предоставить королеве свои дворцы и гарантировать безопасность, если на то будет необходимость.

Вот тут Дженкинсону понадобилось всё его умение держать лицо, потому как очень хотелось открыть рот и не закрывать его довольно долго. Конечно, он ни в малейшей степени не принял всерьёз предложение королеве бежать в беспокойную Московию, но просьба государя о приюте в Англии сказала о многом.

— Никаких записей делать не стоит, всё держал бы посол в мыслях, а передал бы нашу... — Иван едва не сказал «просьбу», но вовремя сдержался, и получилось иначе: — Наше предложение королеве в точности. Кроме того, стоит поторопиться, чтобы успеть до зимы вернуться с ответом.

Дженкинсон только успел подумать: «Ой-ой...», как Иван Васильевич добавил, видно, желая подсластить горечь предыдущих слов:

— А английским купцам предоставлено право беспошлинного торга в Казани, Астрахани, Юрьеве и Нарве.

Глаза государя снова впились в лицо посла, точно пытаясь узнать ответ королевы прямо сейчас, немедленно. Но что мог сказать Дженкинсон? Он лишь пообещал всё сохранить в тайне, передать в точности и отбыть в Англию немедленно.

Обратно посла выводил уже Вяземский. Он ещё раз напомнил о скрытности разговора и поторопил, обещая всяческую помощь и самому послу, и английским купцам. Дженкинсон выполнил просьбу и сделал всё, как было велено. Он ничего не записывал до самого Лондона, но в Москве и у стен были уши.

По Москве поползли нехорошие слухи, мол, государь, будучи в Кирилло-Белозерском монастыре близ Вологды, дал целых 200 рублей на отдельную келью для него и семьи! И в самой Вологде растёт невиданный дворец, не меньше московского. Не решил ли государь снова отречься от престола?

Одними из первых забеспокоились опричники: что будет с ними, если государь удалится от дел?! У них руки по локоть в крови. Самих ждёт плаха и дыба...

У земских на сей раз страха перед отречением не было, напротив, нашлось много тех, кто принялся обсуждать, кому достанется трон. Царевичу Ивану всего тринадцать, но ведь нынешний государь оказался на престоле и того меньше. Но Иван Иванович как государь совсем не устраивал ту же земщину, это означало, что Иван Грозный мог в любую минуту вернуться обратно. Нет, земщина сразу заговорила о Старицком. Конечно, князь Владимир не Иван, но это и к лучшему. Тих, безволен, послушен... Чем не государь для исстрадавшейся от нынешнего Москвы?

В земщине пошли упорные разговоры о том, что да как. Эта русская привычка сначала долго запрягать и говорить разговоры впустую многим стоила жизни.

А Иван Грозный вдруг решил показать свою воинскую удаль, в сентябре сам отправился в поход на Ливонию! Конец сентября был тёплым и сухим. Деревья в Москве ещё стояли зелёными, а ближе к Пскову уже пожелтели, радуя глаз багрецом листьев. Синее небо с редкими белыми облачками, красные клёны и жёлтые берёзы вперемежку со всегда зелёными елями, янтарные стволы сосен... Так не хотелось даже думать о войне и разоре! Но приходилось.

В ноябре опричное и земское войска объединились близ ливонской границы. Замысел был вдруг повернуть на Вильну, столицу Литовского княжества. У государя руки чесались наказать Литву за всё сразу.

Но дальше произошло что-то непонятное, Иван Васильевич вдруг повелел собрать к себе в Красный городок земских бояр и принялся убеждать их в... необходимости отмены похода! Мол, артиллерия сильно отстала, а без неё перед замками Ливонии делать нечего. Без артиллерии и впрямь туго, у Ливонии и тем паче Литвы замки крепкие. Если честно, то пушкари не так уж отстали и могли быстро догнать основные силы. Бояре недоумевали, ведь поход усиленно готовился!

Государь промолчал о другом — ему только что донесли о всё же существующем заговоре бояр во главе с Фёдоровым. И кто проговорился? Князь Владимир Старицкий! Владимир Андреевич никогда не умел смотреть прямо в глаза своему двоюродному брату. Стоило Ивану не мигая уставиться в лицо Старицкого, как тот начинал моргать и безо всяких вопросов выдавать всё, что знал. Так и в этот раз. Князь повинился в существовании боярского сговора поставить его государем после отречения Ивана Васильевича.

Сначала Иван и сам был в ужасе, ведь только что Фёдоров переслал ему письма от Сигизмунда и Ходкевича, и вот опять?! Немного поразмыслив, он решил, что надо срочно возвращаться в Москву, иначе и ехать будет некуда. То есть сам он мог бы и сразу в Вологду, но ведь в Слободе осталась казна и все ценности. Нет, назад, немедля назад!

Никто ничего не понял, но бояре послушно согласились поход прекратить и вернуться. Государь с сыном бросились в Москву на перекладных, не дожидаясь остальных.

Но не только русские войска вдруг ушли из Ршанского яма, литовцы, изготовившиеся к войне с Москвой, тоже ушли! Это могло означать одно — кто-то, очень осведомлённый в царских делах и решениях, исправно доносил Сигизмунду о каждом шаге государя! Выкорчевать измену можно было, только находясь дома.

В Москве Иван Васильевич сразу принялся лютовать, нужно было срочно найти виновных, но не в заговоре, о нём пока стоило помолчать, а в бестолковом прекращении похода. Не мог же он во всеуслышанье объявить, что вернулся потому, что испугался заговора! Требовался козел отпущения. Василий Грязной, помощник Скуратова, быстро подсказал такого — кто же, как не дьяк Казённого приказа Казарин Дубровский? Малюта изумлённо смотрел на Ваську Грязного. Надо же, дурень дурнем, а как иногда соображает! Дубровский известный взяточник, посошные от него волками воют.