Книга Дорога смерти - Илья Бушмин

— Да.

— Почему он?

— У него язык подвязан. Так сказал Томилин. Они все решили, Коломоец не спорил, не спрашивал, почему. Он был согласен позвонить.

— Ты присоединился к банде полтора месяца назад?

— Где-то так. Я не помню точный день. Ну, дату.

— Сергеева убивали при тебе?

Нестеров поморщился. Говорить об этом эпизоде ему не хотелось.

— Да.

— То есть, ты был за рулем?

— Да.

— Вы выехали, чтобы просто подстрелить кого-то? Или вы целенаправленно охотились на Сергеева? Какие были инструкции?

Нестеров попросил закурить. Расков пододвинул к нему пепельницу и пачку сигарет с лежащей сверху зажигалкой. Нестеров жадно закурил. Выдохнул с придыханием, словно его колотило, хотя внешне эта дрожь никак не проявляла себя.

— Нужно было убить именно Сергеева.

— Как это удалось? Как вы на трассе выследили именно его? С помощью жучка?

— Да. Он был на его машине.

— Кто его закрепил и когда?

— Я не знаю. Незадолго до этого, наверное. Батарейки в жучке хватает на двое суток и все.

— Почему убили Сергеева?

— Латыпов, — буркнул Нестеров.

— Что — Латыпов? Он приказал?

— Ему это нужно было.

— Зачем? Что тебе рассказывали?

— Не мне, нам. Томилин говорил, что участковый… что он тянул с Сергеева деньги. Тот отказался платить. На своем участке Латыпов несколько таких мест на деньги поставил. Ну, крышу им выставил. Сергеев отказался платить. Тогда Латыпов решил вообще отжать его кафе.

— Как?

— Он знал, что у Сергеева из родни была только мать. Старая. Если он умрет, кафе будут продавать. Латыпов хотел, чтобы мы вложили деньги в это кафе и забрали его себе.

— Зачем?

— Это было хорошее место. Так сказал Томилин. Хорошее место на въезде в город. Его можно использовать, как перевалочный пункт. Как склад.

— Склад чего? Перевалочный пункт — для чего?

— Я не знаю, — Нестеров опустил голову, выдыхая дым. — Мне ничего такого не говорили. Я не знаю всех раскладов. Я был просто водителем.

— Ладно. Вернемся назад. В банде люди со всех уголков России. Тольятти, Липецк, Казань, Забайкальский край… Как вы объединились? Ради чего?

— Помогали продавать анашу Гоблина. Искали бегунков-дилеров.

— И продавали бы дальше. Зачем убивать водителей?

— Чтобы… — Нестеров взмахнул рукой. — Чтобы замаскировать убийство Сергеева.

Расков откинулся на спинке стула. Протянул руку к сигаретам и тоже закурил. Буравя глазами Нестерова, он холодно произнес:

— Я не кретина сильно похож? Ваша банда положила троих до Сергеева и еще кучу народу после, включая сотрудников полиции. Кто будет поднимать на уши весь регион, только чтобы замаскировать убийство одного человека? Ради маленького кафе, которое стоит почти столько же, как и любая машина тех, на кого вы нападали? Не строй из меня дурака, Нестеров.

Вмешался доселе молчавший адвокат:

— Мы договаривались, Станислав Викторович.

— Да, я помню. Но мы договаривались говорить откровенно. Сейчас ваш клиент мне откровенно врет. Будет врать и дальше — никакой сделки не будет. А если шепнуть остальным, что Нестеров пытался сдать их, то все они дружно сделают его паровозом.

Нестеров побледнел. Не желая ссориться с сотрудником ФСБ, но помня о долге, адвокат кашлянул:

— Станислав Викторович, давайте без угроз. Хорошо?

— Я устал, — пробормотал Нестеров, не глядя на Раскова, — мы уже давно тут сидим. Я хочу назад в свою камеру.

Когда конвоир вывел Нестерова из допросной, Расков задумчиво покосился ему вслед. Подполковник беспокоился, и ему было о чем беспокоиться. С момента ликвидации последних остававшихся на свободы членов группировки, то есть почти неделю, ситуация не стала яснее. Причины возникновения банды ДТА и, главное, резон нападений и жестоких убийств водителей на трассе М-4, до сих пор были окутаны мраком. Силовики могли только предполагать и строить догадки.

* * *

Веки не слушались. Когда он попытался открыть глаза, то увидел лишь узкую полоску рябящего света. Потом была боль, которая подхватила его и унесла назад в темноту и беспамятство.

Ему снился огонь. Снились обезображенные лица, половину из которых он не мог различить. Снились крики, какие-то голоса. Они кричали, матерились. Все это было как в тумане. Истошные вопли и перекошенные лица рождались где-то в глубине сознания и проваливались назад во мрак. Даже во сне он наблюдал за этой картиной словно со стороны и искренне недоумевал, в чем дело.

Потом он снова проснулся. Глаза смогли открыться наполовину. Он увидел свое тело. Нога, закованная в гипс выше колена. Стойка с капельницей, в которой лениво колыхалась какая-то жидкость. Она сочилась по трубке и уходила вниз, к нему.

Его снова поглотила темнота. На этот раз не было ничего. Но потом где-то в его груди проснулось ощущение, которое заставило его распахнуть глаза, и он услышал собственный сдавленный стон.

Перед глазами появилось светлое пятно, а в ушах стоял какой-то гул. Пытаясь сфокусироваться, он увидел, как пятно постепенно преобразовывается в человека в белом халате, нависающего над ним и что-то говорящего. Это была молодая женщина. Большие круглые глаза.

— Вы меня слышите? — как сквозь толщу воды, донесся до него слабый далекий голос.

— Да, — ответил он. Голос был хриплым, и это короткое слово отдалось мучительной ноющей болью в глотке.

— Постарайтесь не говорить, хорошо? Вы еще очень слабы. Слышите меня?

— Где я?

— В больнице. Отделение интенсивной терапии. Вы помните, что…?

Темнота проглотила ее вопрос.

Когда он снова пришел в себя и слабо пошевелился, то услышал собственный стон. В груди саднило, словно в ней кто-то ковырялся острым ножом, раздирая плоть. В помещении был полумрак. Он слабо покосился в сторону. Рядом стоял какой-то медицинский аппарат, высвечивая на табло зеленоватые квадратные цифры. Он повернул голову в другую сторону. Окно с вертикальными полосками жалюзи. Сквозь полоски было видно полумрак неба и черные ветки раскинувшегося за окном дерева.

Он закрыл глаза. Боль в груди не уходила. Он попытался пошевелиться, и тут же раскаленным огнем взорвалась боль в его бедре.

Он широко распахнул глаза, наконец осознав, что чувствует.

Боль. Это была боль. Ему больно. Ему больно так, что он просыпается от боли и стонет.

Шок от этого был таким, что у Бегина перехватило дыхание. Он попытался пошевелиться, и боль снова взорвалась в грудной клетке. Тупая ноющая боль, чем-то похожая на зубную, но в десятки, сотни раз сильнее.