Книга Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней - Эрик Кандель

Рис. 31–2. Изображения лошадей в пещере Шове.

Рис. 31–3. Рисунок Нади.

Случай Нади интересным образом повлиял на изучение творчества древних людей. Ее блестяще нарисованные лошади напоминают европейскую наскальную живопись возраста около 30 тыс. лет, и исследователи не раз сравнивали их (рис. 31–2, 31–3). Более того, Надины рисунки заставили психолога Николаса Хамфри усомниться в сложившихся представлениях о психике авторов наскальной живописи.

Эрнст Гомбрих и другие историки искусства утверждали, что появление европейской наскальной живописи доказывает, что человеческая психика к тому времени вполне сформировалась. Гомбрих полагал, что у древних живописцев уже имелись речевые способности, позволявшие им использовать символы для общения. Описывая свою реакцию на открытые незадолго перед тем наскальные рисунки в пещерах Коске и Шове на юге Франции, Гомбрих процитировал латинское изречение: magnum miraculum est homo (“Великое чудо – человек”) 3. Он считал, что эти рисунки демонстрируют работу психики нового типа – современной, зрелой, утонченной, какой мы знаем ее сегодня.

Хамфри ставит эти выводы под сомнение. Он обращает внимание на поразительное сходство рисунков Нади и наскальных росписей. И для тех, и для других характерен яркий натурализм, проявляющийся во внимании к каждому животному в отдельности. Более того, Надя гораздо чаще рисовала животных, чем людей, а в пещере Шове нет ни одного изображения человека. Древнейшие известные изображения людей имеются в пещере Ласко: они примерно на 13 тыс. лет моложе и довольно грубы, схематичны. При этом Надины рисунки были творчеством трехлетнего ребенка, отнюдь не обладавшего исключительными способностями к использованию символов в общении. Оно давалось девочке с большим трудом, а языковые способности почти отсутствовали. Это наблюдение заставило Хамфри усомниться в сделанных ранее выводах о языковых способностях авторов наскальной живописи.

Хамфри предполагает, что 30 тыс. лет назад человеческая психика еще активно развивалась. Психическое развитие людей того времени могло напоминать развитие ребенка-аутиста с ограниченными способностями к речевому общению и эмпатии. Исходя из случая Нади, Хамфри высказывает мысль, что авторы наскальной живописи обладали психикой еще далеко не современной и не особенно полагались на символическое мышление. Наскальная живопись, по его мнению, могла быть не первым признаком новой ментальности, а скорее лебединой песней старой. Он видит в случае Нади свидетельство того, что для умения рисовать не требуется современной в эволюционном плане психики, и, более того, для столь исключительного умения рисовать наличие такой психики может быть даже помехой.

Хамфри пишет, что у людей, живших в Европе 30 тыс. лет назад, могло не быть языка, каким мы его знаем. Он мог появиться позднее и привести к утрате тех фантастических художественных способностей, которые демонстрировали авторы наскальной живописи и подобные которым можно было наблюдать у Нади. Когда сформировался язык, развитие искусства могло пойти более традиционным путем: “Возможно, утрата натуралистической живописи была ценой, которую пришлось заплатить за появление поэзии. У людей могла быть пещера Шове или эпос о Гильгамеше, но не могло быть того и другого вместе”[219].

Хотя эти рассуждения отчасти объясняют независимость изобразительного искусства от языка, они не особенно убедительны. Более того, некоторые исследователи, в том числе сам Хамфри, отмечают, что параллели между творчеством Нади и наскальной живописью могут быть случайными: “Сходство еще не означает тождества”[220]. Однако эти параллели свидетельствуют о том, что у нас нет оснований для однозначных выводов о психических способностях древних художников.

Способности Нади пропали так же быстро, как появились. Она лишилась их, когда начала делать успехи в других областях, таких как освоение языка. У некоторых других детей-аутистов, таких как Клодия, случай которой изучала Ута Фрит, художественный талант не пропал с годами. Клодия продолжала рисовать и после того, как научилась говорить, и стала признанной художницей. Портрет Уты Фрит (рис. 31–4) она нарисовала за 15 минут.

Рис. 31–4. Портрет Уты Фрит, нарисованный Клодией.

Стивен Уилтшир – пожалуй, самый знаменитый из художников, страдающих синдромом саванта – также не утратил талант, научившись говорить. Его способности привлекли внимание Хью Кэссона[221], президента Королевской академии художеств, который назвал Стивена “лучшим художником среди английских детей”[222]. Рассмотрев то или иное здание в течение нескольких минут, Стивен мог быстро, уверенно и точно его зарисовать. Точность его рисунков чуть ли не сверхъестественна, учитывая, что они нарисованы исключительно по памяти, без каких-либо записей и эскизов, на них редко можно найти пропущенную или лишнюю деталь. Кэссон отмечал в предисловии к книге с рисунками Стивена: “В отличие от большей части детей, которые обычно рисуют, исходя из воображения и общепринятых символов, Стивен Уилтшир рисует лишь то, что видит – ни больше, ни меньше”[223].

Сакса заинтриговал случай Стивена, чье дарование сочеталось с серьезными эмоциональными и интеллектуальными нарушениями: “Не было ли искусство проявлением его личности? Может ли художник творить без активно действующей личности, выступающей как целое, в котором познание окружающего осуществляется в единстве с переживанием?”[224]Сакс работал со Стивеном несколько лет, и ему становилось все яснее, что несмотря на исключительные навыки зрительного восприятия, у того не развилась полноценная способность к эмпатии. Сложилось впечатление, что два компонента изобразительного искусства, визуальный и эмпатический, у него в мозге разделены. В подтверждение этого тезиса Сакс цитирует Клода Моне: